§ 1. Концентрационные и транзитные лагеря
После выхода немецких и румынских войск к Днестру режим военной оккупации в Северной Буковине и Бессарабии продержался еще 2-3 месяца. Но одновременно создавалась гражданская администрация, фактически представленная военными. Кондукэтор неоднократно заявлял, что «лично будет руководить организацией Бессарабии и Буковины» через своих уполномоченных генерала К. Войкулеску в Бессарабии и полковника А. Риошану в Буковине (в связи с внезапной смертью последнего в конце августа 1941 г. на эту должность был назначен генерал К. Калотеску). Префекты уездов были также подобраны в основном из числа отставных военных старших чинов.
В начале сентября 1941 г. «уполномоченные главы государства» стали официально именоваться губернаторами. Для связи между правительством и губернаторами и координации их деятельности при президиуме кабинета министров Румынии был создан «Военно-гражданский кабинет для администрации Бессарабии, Буковины и Транснистрии» (сокращенно КББТ), возглавляемый генеральным секретарем правительства Овидиу Влэдеску.
В одном из официальных отчетов КББТ сказано: «…кардинальной задачей политики правительства является румынизация отвоеванных провинций» [1]. Главным звеном ее должна была стать колонизация румынами этих территорий, предварительно очищенных от «иноплеменных» жителей.
12 июля 1941 г. Михай Антонеску собрал представителей прессы и изложил им «принципы», на основе которых будет осуществляться «национальная реконструкция отвоеванных провинций». Он уточнил, что колонизация «в этих провинциях будет проводиться элементами из Старого королевства», главным образом участниками войны против СССР [2].
Румынский фюрер носился с идеей собрать под крышу «Великой Румынии» от Тисы до Буга румын, проживавших на Балканах (македоно-румын, истро-румын и т. д.), молдаван из Приднепровья, Северного Кавказа, Приазовья, Крыма. Осуществить эти планы он стремился еще в ходе войны. Главным центром колонизации румынами-фронтовиками должны были стать Бессарабия и Северная Буковина. На свободных землях юга Бессарабии И. Антонеску планировал разместить и часть македоно-румын.
Начав «этническую чистку» в Бессарабии и Северной Буковине с массового истребления местных евреев, правители фашистской Румынии добивались «окончательного решения еврейского вопроса» в «вызволенных» провинциях в кратчайший срок. Как впоследствии писал губернатор К. Войкулеску в своем «Меморандуме о еврейской проблеме в Бессарабии», направленном И. Антонеску, она, в соответствии с «основополагающими директивами», являлась первейшей задачей, требовавшей «безотлагательного решения» [3].
Евреев, оставшихся в живых после повсеместных кровавых погромов, румынские военные, жандармы и полицейские начали сгонять в концентрационные лагеря. К этой акции оккупационные власти стали готовиться еще тогда, когда бои шли на территории Бессарабии. 8 июля 1941 г., в соответствии с приказом Министерства внутренних дел Румынии и Генерального инспектората жандармерии, полковник Т. Мекулеску, руководитель Бессарабского жандармского инспектората, разослал своим подчиненным циркуляр следующего содержания: «…выявить и арестовать всех евреев любого пола и возраста в сельской местности и доложить об этом инспекторату через соответствующие легионы в целях получения следующих приказов» [4].
Сначала, как отмечалось, вступив в тот или иной населенный пункт Северной Буковины и Бессарабии, фашистские войска и следовавшие за ними жандармы, полицейские, айнзацкоманды после погрома собирали оставшихся в живых евреев села, местечка или города в одном, двух или больше местах, в зависимости от их численности (в синагогах, полицейских и жандармских участках, на площадях или просто в поле и т. д.), а затем под конвоем отправляли в город или местечко, отведенное под концентрационный лагерь. Последние создавались в расчете на их короткое существование, так как конечная цель была полностью и в кратчайший срок очистить эти области от евреев путем их насильственной депортации за Днестр, а возможно, и дальше.
17 июля 1941 г. главный претор И. Топор по возвращении из инспекционной поездки по Бессарабии разослал всем подведомственным органам приказ, в котором среди прочего говорилось: «Страна не нуждается в евреях и должна быть очищена от евреев… Евреи должны быть отправлены за Днестр, а не за Прут… Запрещается посылать евреев в глубь (Румынии – И. Л.) и обеспечивать питанием. Легионы (жандармские -И. Л.) не имеют откуда давать» [5].
Некоторые лагеря походили скорее на сборные пункты, одни узники пребывали в них считанные дни, их перегоняли в другие места, вместо угнанных сюда приводили других. В силу этого численность узников каждого лагеря постоянно менялась, то увеличиваясь, то уменьшаясь.
Первые лагеря, гетто и сборные пункты стали создаваться в Черновицкой области и на севере Молдавской ССР. В местечках Вэскэуць, Вижница, Новоселица, Заставна, в с. Лужаны фашистские каратели сосредоточивали евреев из окружающих сел. На первых порах в Вижницу было загнано 1820 евреев, в Вэскэуць – 1500 [6]. В с. Лужаны лагерь был устроен на территории бездействующего спиртзавода. Побывавшая в нем Клара Микалюк вспоминает: «Там (в Лужанском лагере -И. Л.) мы лишились своих вещей, так как по приказу мы сбросили все вещи посреди двора в одну кучу. В этой куче рылись все охранники наши, потом объявили, чтобы мы брали все остальное. Честные люди там уже ничего не нашли». Клара Микалюк утверждает, что «первоначальный план был – переправить нас на территорию Польши в Освенцим или Треблинку» [7]. Но хозяйничавшие там гитлеровцы еще не были готовы принять евреев из зоны румынской оккупации.
В городке Заставна евреев изолировали от христианского населения, приказом фашистских властей всякие контакты под угрозой смерти были запрещены. Евреи обязаны были пришить к спине «звезду Давида». Узники лагеря были лишены всякой медицинской помощи, подвергались всяческим унижениям и надругательствам [8].
В м. Новоселица, как и в Заставне, лагерь просуществовал недолго. Кроме местных евреев, переживших погром 5-6 июля 1941 г., сюда пригнали оставшихся в живых из целого ряда сел. В один из июльских дней их погнали в сторону Днестра. Упомянутая нами Хая Моргенштейн пишет: «Из Новоселицы – дальше на Липканы и Бричаны. У нас с собой не было ни одежды, ни пищи. Мой муж Вельв и мой отец Фрайм пытались найти пищу и отдалились от колонны, тут же раздался выстрел, и отец был убит, муж успел втиснуться в колонну. Я же с маленькой дочкой Ривкой (ей было 5 лет) на руках. Она, бедная, плачет, хочет кушать, а я не имею что ей дать. Недели и месяцы шли, люди умирали прямо на дороге от голода и жажды. Наконец, где-то в августе, нас загнали в лагерь Сокиряны» [9].
В уездном центре г. Сторожинец румынские власти устроили гетто, выделив всего две улицы города на его окраине. Здесь и раньше проживало преимущественно еврейское население. Евреи, собранные в первые дни оккупации в помещениях одной начальной школы и приюта для детей-сирот, были направлены в гетто. Численность населения в нем составляла вначале около 2500 человек. В гетто евреи были подвергнуты жесткому режиму. Особенно изощрялся в издевательствах над узниками гетто подполковник Александреску, начальник местного призывного округа. Он лично избивал евреев и к этому призывал других, заставлял голодных, измученных людей выполнять самые трудные и грязные работы. После 7 часов вечера евреям было запрещено появляться на улице. Посещать рынок они могли в течение двух часов, но после 10 часов утра, когда на рынке мало что оставалось. Беднота, лишенная всяких средств, питалась травами. Все без исключения евреи должны были пришить на верхнюю одежду «звезду Давида».
В город стали сгонять евреев из сел Бэнила, Жадова, Берхомет-на-Сирете, Чирешь, Будинец и других мест. Их разместили временно в здании синагоги. Число евреев в городе достигало в определенные моменты 13-14 тысяч. Пригнанных из сел евреев, размещенных в синагоге и других местах города, погнали в м. Вэскэуць. Но этот лагерь, как и в Лужанах, просуществовал недолго [10].
В Вэскэуць администрация лагеря решила до экзекуции устроить над евреями судилище. Специально созданный «суд» должен был определить виновность и меру наказания каждому еврею. Счастливый случай прервал этот спектакль и спас жизнь узникам. Поздней ночью, когда вывели на расстрел двух евреев, «осужденных» на смертную казнь, мимо проехала машина, в которой находился офицер высокого чина [11]. Заметив двух совершенно голых людей, он остановился и поинтересовался, что происходит. «Этот старший офицер, – пишет уже цитированный нами раввин Херовиц из Бэнила, – ангел, посланный Богом, чтобы спасти жизнь сотен людей, он приказал не повторять подобное варварство. Исполнителей он предупредил, что головой будут отвечать за жизнь каждого еврея. С убийствами в этом лагере было покончено». Более того, благодаря усилиям местных евреев, возглавляемых раввином, несколько улучшилось питание узников. Привлеченные к сельскохозяйственным работам евреи стали получать какую-то пищу. После трех недель скитаний появилась возможность помыться в бане» [12]. Но «райская» жизнь продолжалась недолго. 26 июля поступил приказ о переносе лагеря. Евреев выстроили в колонну, и начался очередной мучительный поход. На седьмой день колонна добралась до м. Липкань. «Нас, – продолжает Херовиц, – держали в поле, и жандармы нас терроризировали, грабили и грозилй расстрелять. Руководитель конвоя локотенент Вэля получил телеграмму легиона с требованием сообщить число скончавшихся в конвое. По-видимому, принцип «как можно больше мертвых» должен был применяться и к нам. Здесь мы встретили другую колонну, прибывшую из Сторожинец». Это было в начале августа.
Из Липкан разросшуюся колонну в несколько тысяч евреев погнали в некогда еврейское местечко Бричаны. «Траур и печаль, – пишет Херовиц. – Домашние вещи, книги, священные свитки валялись в беспорядке посередине улицы, дома разграблены. На нас наводили ужас трупы, которые валялись в канавах. Это бессарабские евреи. Еще одну ночь мы провели в поле. Дождь нас дробил, холод и голод приносят первые жертвы» [13].
По разбитым дорогам и непролазной клейкой грязи колонну гнали в сторону районного центра Секурень. «Отставание, – подчеркивает Херовиц, – стоило жизни. На дороге новые жертвы, раздетые догола трупы валяются».
В м. Секурень колонну не пустили, ночевать пришлось в лесу у с. Бырнова Сорокского уезда. За одну ночь здесь умерло 15 человек. Хоронить их было запрещено. На второй день колонну направили в м. Атаки Сорокского уезда Молдавской ССР (при румынской власти м. Атаки входило в Хотинский уезд), где проходил мост, связывающий правый и левый берег Днестра. На дороге валялись кости сожженных трупов евреев из Хотина, их также гнали на Атаки. «Как описать эти тяжелые, изнурительные дороги без воды, еды и отдыха!? – пишет случайно выжившая Мария Зерман из Хотина. – И сейчас в моей памяти картины того, как жандармы, сопровождавшие колонну верхом на лошадях, нагайками добивали старых, немощных людей, как трупы оставались прямо на дороге, родные не имели возможности их похоронить… Ночью мы лежали в поле под открытым небом. Вопли из-за ночных грабежей я очень запомнила. Помню, когда доктор Эльман покончил жизнь самоубийством. Он ввел себе шприцем отравляющее вещество, как он тяжело умирал. В Атаках нас не приняли, почему, я не знаю. Вскоре нас погнали обратно. По пути следования часть колонны была отделена. Бедные жертвы копали себе яму. И их тут же расстреливали [14]. Аркадий Битман был юношей, когда его с родителями и сестренкой, на два-три года младше его, погнали из Липкан через Бричаны к Днестру. «Под г. Атаки, – пишет он, – убили родителей, а нас с сестренкой погнали в г. Ямполь, затем в лес» [15].
Немецкие фашисты придумали «механизированные» способы уничтожения беззащитных евреев. Бывший узник Шулим Дикман из с. Веречанка Заставненского района Черновицкой области рассказывает: «В июле 1941 г. оккупанты выгнали нас в направлении г. Снятина. По дороге к нам примкнули тысячи ограбленных обездоленных евреев. Вели нас по территории Бессарабии. Евреев, не имеющих сил передвигаться дальше, расстреливали немцы, ехавшие вслед за колонной. Они разгонялись на машинах, врезались в колонну, калеча и убивая людей».
Все буковинские и бессарабские евреи прошли через временные лагеря и гетто, а затем большей частью пешком под ударами жандармов и полицейских, оставляя по дороге своих расстрелянных, замордованных и скончавшихся от болезней, голода и жажды родных и близких, проделывали путь к Днестру, где их ждала переправа в «царство смерти». Пришлось им пройти через многие села Буковины и севера Бессарабии. По-разному отнеслось население к этим обездоленным людям. Бывший узник Велвел Вайнштейн, прошедший по этим дорогам, вспоминает: «11 июля нашу семью и другие 50 еврейских семей захватчики отправили в концлагерь г. Новоселица. Спустя неделю из Новоселицы нас погнали в концлагерь г. Сокиряны. Во время нашего перехода в селах Маршинцы, Тарасауцы, Ванчикауцы и в самой Новоселице многие жители этих местностей вели себя как фашисты. Они грабили и убивали людей из нашей колонны. В других селах, через которые мы проходили, люди вели себя по-человечески, многие давали кушать, хотя конвоиры это запрещали. Было это в селах Мамалыга, Крива» [16].
В период пребывания в лагерях тысячи евреев использовались румынскими властями на всяких тяжелых и грязных работах. Напомним, что 18 июля 1941 г. за подписью товарища министра внутренних дел генерала Жака Попеску всем подведомственным организациям было разослано распоряжение И. Антонеску об использовании евреев и военнопленных «на тяжелых работах», в случае бегства «расстреливать каждого десятого», а плохо работающих «лишать питания» и возможности приобретать его. В середине августа 1941 г. полковник Риошану, уполномоченный румынского кондукэтора по Буковине, докладывал в Бухарест, что, в соответствии с приказом Верховного главнокомандования румынской армии, «на работах общественного характера ежедневно используются 5000 евреев» [17]. Аналогичные приказы об использовании евреев на работах «общественного интереса» и по «обустройству шоссейных дорог» были изданы командованием 3-й и 4-й румынских армий, действовавших на советско-германском фронте [18].
Армейские части принимали активное участие в сборе евреев по населенным пунктам и направлении их в места, отведенные под временные лагеря. В Бельцком уезде после прохождения фронта этим делом занималась 8-я румынская пехотная дивизия. 1546 евреев было отправлено в м. Фэлешты, 1235 – в уездный город Бэлць, 700 – в с. Новые Лимбень. Место для еще 5000 евреев, захваченных дивизией, предстояло определить. Докладывая об этом Министерству внутренних дел Румынии, главный претор генерал И. Топор писал 17 июля 1941 г.: «…евреев охранять и обеспечить питанием некому…, их присутствие в Бессарабии некстати» [19]. В ответной телеграмме от 22 июля упомянутый генерал Попеску распорядился: «Евреев из Бэлць, Фэлешть и Лимбень в целях содержания отправить на работу до принятия очередных мер по интернированию».
В самом г. Бэлць лагерь для евреев не был создан из-за больших разрушений, особенно в кварталах прежнего проживания евреев. Избежавших расстрела в первые дни пребывания немецких и румынских войск в городе временно разместили в местной тюрьме и в ряде других мест. По донесению полиции, 21 июля 1941 г. около 100 евреев из Бэлць были отправлены на ст. Рэуцел, в 12-15 км от города. Там в лесу был устроен лагерь. В течение 22-31 июля в Рэуцел было отправлено 2452 еврея [20]. В лесу, где размещался лагерь, было 6-7 будок, построенных при советах, в них едва помещалось 100 человек, остальные содержались под открытым небом. «Спали, – как пишет бывший узник этого лагеря Давид Парнас, – на голой земле, в противотанковых рвах, накрытых засохшими ветками! Во время дождей, а они в это лето выпадали часто, ямы наполнялись водой до колена и их обитатели черпали воду баночками и просто руками» [21]. Никаких гигиенических условий, естественно, в лагере не было, вши кишели и поедали людей. Узник этого лагеря Борис Трахтенбройт вспоминает: «Ежедневно нас возили на строительство дорог и на другие земельные работы. Кормили один раз в день. Масса людей болели кишечными заболеваниями, умирали от разных инфекционных заболеваний, от непосильного труда, от голода» [22]. Выступавший на процессе по делу скрывавшегося военного преступника подполковника Боулеску, начальника жандармского легиона Бельцкого уезда, Едуард Гринэсеску рассказал: «Все население города Бэлць с ужасом говорило об этом лагере. Лагерь охраняли румынские солдаты, они же сопровождали конвои евреев, направляемых на работу в город. За станцией Пэмынтень я видел конвои евреев, привезенных на работу по очистке улиц от изобилия грязи, накопившейся от дождей последних дней. Большинство из них были босыми, и все без исключения одеты в лохмотья и изголодавшиеся». Е. Гринэсеску был свидетелем такой сцены: «Вблизи этого конвоя находился ресторан «Яцку». В какой-то момент персонал ресторана выбросил на улицу ящик с кожурой от картошки и отходами от овощей. Изголодавшиеся несчастные евреи, как животные, набросились на эти отбросы, каждый старался схватить кожуру. Несколько хулиганов, сидевших в стороне и наблюдавших за этой сценой, ради потехи бросили в гущу этих несчастных по картошке, чтобы присутствовать при потасовке за овладение ею. Когда я приблизился к этому конвою, чтобы передать одному моему товарищу пачку папирос, румынский охранник попытался ударить меня прикладом винтовки, хотя я был в военной форме и тоже при оружии» [23].
В Фэлештском лагере местных евреев было только человек 300, оставленных для строительства дороги, остальные – из разных других мест. В информационной сводке Кишиневского жандармского инспектората за 13-14 июля 1941 г. отмечается: «Жандармская секция Фэлешть задержала 2460 евреев, которые были размещены на окраине местечка, где питаются за свой счет. Из их числа взяты заложники, их держат под арестом в здании секции. Кроме того, 560 евреев, привезенных 414-й полицейской ротой, были взяты немецкими войсками и на грузовиках увезены в неизвестном направлении. 10 евреев, обвиненных в открытии огня по немецким войскам, были переданы с оформленными документами военно-полевому суду» [24]. По данным районной комиссии по расследованию злодеяний фашистов, за месяцы существования лагеря в Фэлешть через него прошли до 5 тыс. евреев. Бывший узник этого лагеря Штейнберг Давид рассказал: «Условия в лагере были ужасные. Заключенных евреев не кормили. Девушек заставляли раздеваться и плясать нагими перед немецкими и румынскими солдатами. Молодых, красивых девушек ежедневно брали и уводили к солдатам, где их насиловали». В документе приведены имена и фамилии 15-20-летних жертв фашистских насильников. Как и в других лагерях, «страшно много умирало от голода, в особенности дети гибли от эпидемических заболеваний». Во второй половине июля 1941 г. часть лагерников стали отправлять к Днестру. Оказавшиеся в этой колонне Рубинштейн Этя и Вайсман Пиня рассказали, что «в пути всех больных и изможденных евреев немецко-румынские солдаты обычно расстреливали» [25].
В Лимбений Ной на 27 июля было свезено 1904 еврея, а вообще через этот лагерь за месяц его существования, по данным районной комиссии по расследованию фашистских злодеяний, прошли до семи тысяч евреев из Болотинского, Фэлештского, Скулянского и ряда других районов Бельцкого и Оргеевского уездов, «их – мужчин, женщин, детей и стариков – морили голодом, по пять-шесть дней не давали кушать и пить, а при сопровождении евреев к колодцу в пути следования всячески над ними издевались и избивали, кроме того, молодых девочек-евреек брали на ночь и насиловали. Вследствие зверского издевательства и голода в лагере было умерших евреев более 800 человек» [26]. В таких же условиях находилось несколько тысяч евреев в лагере м. Рышкань того же Бельцкого уезда [27]. В начале августа 1941 г. только в трех лагерях этого уезда были заключены, по сведениям жандармерии, 8974 еврея, в том числе в Лимбений Ной – 3000, Рышкань – 3024, Рэуцеле – 2950 [28].
Сорокский уезд Молдавской Республики примыкает к Днестру. 3 августа 1941 г. Сорокская префектура приказала уездной жандармерии «собрать всех жидов обоих полов, включая детей, со всей территории и держать их под строгим наблюдением и охраной в созданных лагерях» [29]. В пределах уезда такие временные лагеря были устроены в м. Вертюжень, селах Рубленица, Редю (Александру чел Бун при румынской власти – И. Л.) и в Косоуцком лесу. 12 августа 1941 г. префект Сорокского уезда Р. Ефтимие докладывал Министерству внутренних дел, что в лагере Редю заключено 3000, а в Рубленице – 7700 евреев и все они охраняются жандармами» [30]. Евреям Сорокского уезда не пришлось совершать многодневные переходы, чтобы добраться до берегов Днестра. Путь для них к лагерям был короче, но столь же кровавым. Вот что рассказал бывший узник Сруль Гойхман из приднестровского села Кременчуг того же Сорокского уезда. Он, как и все его родные, был хлеборобом – человеком самой мирной профессии. Когда село было оккупировано фашистскими войсками, «всех евреев, – пишет он, – в том числе нашу большую семью (мы жили с родителями, братьями и сестрами), погнали в лагерь с. Вертюжаны. Это была дорога смерти. Нас морили голодом, били и издевались над нами. Моя сестра Сима Гойхман шла со своей свекровью и моими родителями – отцом Гойхманом Зейликом и мамой Гойхман Ханной, сестра была беременна. Она валилась с ног от тяжелой дороги и голода. Так, за кусочек хлеба, который она попросила, их завели в лес и расстреляли» [31].
Особенно «славился» лагерь в Косоуцком лесу. Все здесь было подчинено уничтожению евреев. Янкель Верников из г. Сороки, рассказывая о гонениях и издевательствах над городскими евреями, пишет: «Большую их часть согнали в Косоуцкий лес. В этом лесу расстреляли мою бабушку Бондаровскую Брану, брата моей матери Бондаровского Мотю. Его жена Бондаровская Ита, увидев весь этот ужас, бросилась в колодец с двумя детьми. Кругом были крики и плач» [32].
Фашистские каратели использовали любой повод для расстрела евреев в Косоуцком лесу. Здесь во время военных действий скопилось много артиллерийских снарядов и горючего. Фира Шафер и Ева Ермолаева, побывавшие в этом аду, пишут: «Разрешили разжигать костры, греть воду. От костров стали взрываться снаряды. Нас обвинили в умышленных взрывах, и снова расстреливали невинных людей» [33]. Об этом же рассказала Любовь Креймерман из местечка Единец [34].
Косоуцкий лес наводил ужас на каждого побывавшего в нем. «Страшны воспоминания о ночи, проведенной в лесу у с. Косоуць, когда отобрали всех мужчин для уборки листьев в лесу (!), а вскоре стали раздаваться выстрелы», – пишет бывший узник Давид Парнас [35]. «В Косоуцком лесу после очередного расстрела, – вспоминает Лейзер Зингер, – я своими глазами видел, как колыхалась земля от заживо погребенных людей» [36].
Сотни людей погибли в этом лесу от голода и болезней. С приходом в с. Бричево Сорокского уезда всех евреев отправили в Косоуцкий лес, предварительно полностью ограбив их. Там, вспоминает бывший житель этого села и узник фашистских лагерей Давид Райфман, «нас держали 2-3 недели без пищи. Когда нас пригнали в лес, там уже были люди из других районов этого уезда. Мы оказались без всякой помощи. В результате многие не выдерживали, особенно дети и старики, и умирали от голода» [37]. Хайа Райфман из того же с. Бричево рассказала: «В лесу я встретила родную тетю Рывку Лившиц с четырьмя детьми. В том же лесу через неделю они умерли от холода и болезней» [38]. Через Косоуцкий лагерь смерти в разное время прошли тысячи евреев Черновицкой области, многие из них там и погибли. Передавая свое первое впечатление об этом лагере, черновчанин Нухим Бендит пишет: «В Косоуцком лесу мы видели трупы расстрелянных людей» [39].
В апреле 1945 г. Сорокская районная комиссия по расследованию злодеяний фашистских карателей на основании показаний свидетелей произвела раскопки двух ям, в которых были закопаны жертвы нацистских преступлений. В составленном акте записано: «В Косоуцком лесу на месте бывшего концентрационного лагеря имеются две могилы размерами: одна 6x4x3 и вторая – 7x9x3 (метров). В обеих могилах были раскопаны две площадки размерами 1,60 * 0,80 м, причем с поверхности 1,28 кв. м было изъято 20 скелетов. До глубины в 3 м были уложены трупы в 10—12 рядов. Принимая во внимание кубатуру вышеуказанных могил, по приблизительным подсчетам комиссии, в этих двух ямах закопано по меньшей мере около 6000 человек…» [40].
Много тяжких испытаний пришлось перенести евреям, заключенным в лагеря Рубленицы и Бырново. В лесу у села Бырново, где находилось несколько тысяч евреев, 8 дней они жили под открытым небом, без возможности приобрести себе питание, так как крестьянам было запрещено приближаться к лагерю и продавать свои продукты, для питания использовалась дождевая вода, собранная в двух ямах. Не только рядовые солдаты, охранявшие лагерь, но и некоторые офицеры жестоко издевались над узниками [41]. Бывшая узница фашистских лагерей Ханци Ярмолинская из Хотина рассказала: «На еврейские праздники (осенью 1941 г. – И. Л.) нас выгнали в село Бырново, примерно в пяти километрах от Сокирян. Там фашисты устроили еще один Бабий Яр. По дороге убили моего отца Меера, сестру Розу, папину родню: тетю Бруху, дядю Арона с семьей, двоюродного брата отца Ицика» [42].
По мере отхода советских войск в междуречье Прута и Днестра концентрационные лагеря стали создаваться в центральных и южных районах Молдавской ССР и Измаильской области. 24 июля 1941 г. уполномоченный И. Антонеску по Бессарабии генерал К. Войкулеску разослал всем уездным префектурам и карательным органам приказ № 61 «О создании в провинции лагерей для евреев и использовании их на строительство и ремонт дорог, мостов и на других тяжелых работах» [43]. «В основу этого постановления, – писал его автор маршалу И. Антонеску, – положена Ваша идея относительно того, как следует обращаться с евреями» [44].
В Оргееве, Кагуле, Тэтэрештах, Измаиле, Новой Килии, Белгороде-Днестровском и др. были образованы сравнительно небольшие лагеря (до 1000 заключенных евреев) [45]. В «Информационном бюллетене» за 10-20 августа 1941 г. о положении в Бессарабии сказано: «Евреи интернированы в лагеря или гетто и постоянно надзираются» [46]. Префект Измаильского уезда Т. Преда докладывал 24 сентября 1941 г. Министерству внутренних дел, что в местном гетто содержатся 582 женщины, старики и дети, в городах Рени и Белгород «все евреи интернированы в созданные на месте лагеря». Еще отмечается в этом донесении, что в Измаиле, Рени и Белгороде имеются «три трудовых лагеря, в них находятся соответственно 96, 29 и 50 евреев, управляет ими уездный призывной пункт, охрану всех лагерей осуществляют армия и полиция» [47].
Некоторые лагеря просуществовали считанные дни. Как отмечалось, евреи, собранные в трех помещениях г. Оргеева, были уничтожены жандармами, полицейскими и гитлеровцами еще в 20-х числах июля 1941 г. Таким же образом поступили с заключенными евреями в лагере Тэтэрешть. Палачи оформили это злодейство актом о списании живых людей. Вот полный его текст: «9 августа (1941 г.- И. Л.) сублокотенент Генрих Фрелих, унтершафтфюрер из Главного командования войсковых частей в Кишиневе по сектору Четатя Албэ (Аккерман, Белгород-Днестровский – И. Л.) представился в м. Тэтэрешть, где находился лагерь для евреев в количестве 451 (четырехсот пятидесяти одного) человека, возглавляемый жандармским капитаном Вету Г. Иоан из жандармского легиона Новая Килия, которому сообщил приказ господина генерала Антонеску о немедленном расстреле. Нижеподписавшийся капитан Вету Иоан, приняв к сведению вышеуказанный приказ, сообщил о нем командованию легиона, которое приказало исполнить этот приказ и о выполнении доложить. В связи с чем и составлен настоящий акт» [48]. Подписи Фрелиха и Вету заверил сам инспектор жандармерии Бессарабии полковник Т. Мекулеску. В акте не указано лишь количество драгоценностей и денег, изъятых у расстрелянных, евреев и присвоенных капитаном Вету. Поскольку эти ценности подлежали сдаче Национальному банку Румынии, что не было сделано, против капитана Вету было возбуждено дело, но отнюдь не за уничтожение невинных людей, в том числе детей. Для истории полковник Мекулеску решил оставить другой документ. В телефонном сообщении № 80 от 13 августа 1941 г. он среди прочего сообщил в Штаб главного претора: «Евреи из лагеря Тэтэрешть уезда Килия, направленные на полевые работы, отказались работать и, став агрессивными, были расстреляны» [49]. Капитан Вету присвоил себе отнятые у расстрелянных следующие ценности: мужские золотые часы с тремя крышками фирмы «Павел Буре», золотое кольцо с красным бриллиантом, четыре золотых обручальных кольца, цепь желтого цвета и 2000 леев [50].
«Дело» капитана Вету затянулось на многие месяцы и было направлено на решение «Совета по увольнению его со службы». Прочитав об этом в январе 1942 г., И. Антонеску написал: «Всего лишь?». Одновременно маршал дал указание руководителю румынской жандармерии генералу Пики Василиу подумать, «где хранить этот акт «Вету-Фрелих» и «относительно уместности отдавать под суд» капитана Вету за ограбление расстрелянных евреев, учитывая, что по закону «процесс должен быть публичным» [51]. Кондукэтор явно опасался гласности, а сам акт желал припрятать подальше от глаз людских.
Непродолжительное время просуществовал лагерь в Бендерах. В сводке № 88 от 19 сентября 1941 г. айнзацгруппы сказано, что евреи используются на всяких работах, но часть из них уже расстреляна [52].
На территории Северной Буковины и Бессарабии, наряду с концентрационными лагерями для евреев всех возрастов и профессий, в ряде мест румынскими властями были созданы специальные лагеря для коммунистов, «подозрительных» людей, занимавших какие-то должности при советской власти, активистов различных общественных организаций и т. д. В такие лагеря попадали люди разных национальностей, включая еврейскую, все они становились объектами пристрастных допросов со стороны румынских и немецких секретных служб. Чтобы отправить человека в лагерь «подозрительных», доказательств его виновности не нужно было. Главарь ССИ Е. Кристеску разъяснял по этому поводу: «Интернирование в лагерь по требованию органов ССИ должно осуществляться без составления документов и представления доказательств…» [53]. В 20-х числах июля 1941 г. в Садагурском лагере (ныне район г. Черновцы) «за антикоммунистическую деятельность» и «прислужничество большевикам» были заключены 3350 жителей Черновицкой области, в том числе 2858 мужчин и 492 женщины. Среди лагерников были 1798 украинцев, 786 румын, 766 евреев и др. [54]. В своем рапорте от 29 августа 1941 г. генеральный административный инспектор М. Милотяну докладывал: «Подозрительные евреи и коммунисты были арестованы и интернированы в Черновицкий лагерь, предместье Рошу» [55]. Согласно данным областного инспектората полиции, в этом лагере содержалось 666 «подозрительных евреев и коммунистов» [56].
26 августа 1941 г. начальник жандармерии Бессарабии полковник Мекулеску предложил генералу Войкулеску, уполномоченному маршала Антонеску по Бессарабии, организовать лагерь для «подозрительных» в с. Новые Онешты Кишиневского уезда, бывшей немецкой колонии. Войкулеску поставил следующую резолюцию: «Одобряю предложение. Перейти к делу, осуществить срочно, составить смету на починки и ограждение» [57]. В с. Новые Онешты Кишиневского уезда прошли «проверку» во второй половине 1941 г. 1084 «подозрительных». Узники, признанные «опасными» (в эту категорию, как правило, попадали и все евреи), расстреливались. Участь других определяли военно-полевые суды. За взятки можно было отделаться несколькими годами тюремного заключения, а то и вовсе избежать тюрьмы и лагеря. «Неопасные» освобождались из лагеря, но находились под надзором полиции, жандармерии и т. д.
Под видом борьбы с коммунизмом румынские власти пытались очистить Северную Буковину и север Бессарабии от «нежелательных» элементов не только еврейской, но и других национальностей, переправив их за Днестр. В начале августа 1941 г., в канун очередного совещания шефов жандармских секций Хотинского легиона, созванного в м. Бричень, руководитель инспектората жандармерии Буковины полковник И. Мыникуцэ назначил шефу Хотинского легиона майору Т. Дрэгулеску встречу на шоссе Липканы-Бричаны и продиктовал ему следующий приказ главного претора генерала И. Топора: «Всех украинцев и румын, которые были на стороне коммунистов, отправить за Днестр, все другие меньшинства этой категории подлежат уничтожению» [58]. В числе «других меньшинств» имелись в виду, конечно, евреи. Этот приказ был доложен на совещании в Бричанах.
По возвращении в свои резиденции шефы жандармских секций стали тотчас же выполнять вышеприведенный приказ. Были и редкие исключения, кое-кто из жандармов, не желавших стать слепым орудием криминальной политики, мешкал с исполнением воли начальства. Префект Хотинского уезда доктор Ж. Герман во время инспекционной поездки в Выртикэуць был встречен на площади перед примарией села женщинами, которые, стоя на коленях прямо в грязи, на русском языке умоляли его вернуть их отцов, мужей и братьев, всего около 100 человек, депортированных за Днестр. Здесь же префекту доложили, что другая колонна в составе около 100 человек двигается в сторону с. Влэдичень и также будет переправлена на левый берег Днестра. Такие же сведения поступали из сел Зарожань, Клишкэуць, Большая Корлона, Береста, Билавэць, Першикэуць, Рухотин и др. [59]. В числе «нежелательных» для румынского государства элементов, подлежавших выселению, были члены сельских советов, должностные лица молодых колхозов и совхозов, некоторые учителя школ, попадались и многие рядовые крестьяне. В ряде сел наиболее ретивые жандармы стали расстреливать людей, порою из личной неприязни. Один румынский лейтенант пограничных войск доложил префекту, что в Днестре плавают трупы убитых крестьян. Четыре женщины из с. Рукшин жаловались, что ночью были арестованы жандармами их мужья, расстреляны в лесу, а трупы брошены в реку. Отношения между румынской администрацией и населением украинских сел Хотинщины еще в межвоенный период (достаточно вспомнить Хотинское восстание в 1919 г.) стали сложными. Развернувшаяся волна репрессий в уезде могла вызвать нежелательную вспышку страстей. Префект решил приостановить депортацию и расстрелы без суда и следствия.
Но все эти «ослабления» не коснулись евреев, более того, по отношению к ним режим репрессий ужесточался с каждым днем. В двадцатых числах шоля 1941 г., когда бои в Украине велись в Прибужье, румынские власти без предварительного согласования с немецким командованием, а порою даже не предупреждая своих низовых исполнителей этой акции, стали отправлять за Днестр тысячи евреев из временных концентрационных лагерей и сборных пунктов Черновицкой области и северных районов Молдавской ССР. Расчет, по-видимому, был на то, что, оказавшись в ближайшем тылу немецких войск, евреи как «враждебный элемент» будут тотчас же истреблены гитлеровцами. Но эти расчеты, в силу несогласованности операции с немцами, далеко не полностью оправдались.
28 июля 1941 г. начальник штаба армейского горного корпуса подполковник И. Кирикиу, ссылаясь на донесение 11-го полицейского взвода этого корпуса, докладывал командованию 3-й румынской армии: «27 и 28 июля с.г. были переданы командиру жандармского взвода 12 260 евреев из Бессарабии, которые остановились в селении Козлов (на левом берегу Днестра, вблизи Ямполя -И. Л.) без всякого распоряжения относительно дальнейшего назначения. Будучи в очень большом количестве и находясь в жутком состоянии, евреи очень агрессивны и трудно их обуздать» [60].
На это донесение 31 июля 1941 г. претор Генштаба 3-й румынской армии полковник Баркан написал: «Не знаю, кто из начальства приказал переправить жидов из Бессарабии в Украину. В Козлове у нас нет гражданской части, и поскольку расстояние большое, посылать не можем… Считая, что жидов следует распределить по украинским селам в непосредственной близости к Днестру, давая им свободно заработать на жизнь, работая в поле, но не разрешая переходить Днестр в Бессарабию» [61].
Предложение полковника Баркана, судя по всему, осталось при нем, никто из правителей Румынии не собирался давать евреям свободно расселяться по селам Украины, и, главное, у гитлеровского командования было свое решение.
30 июля командование 11-й немецкой армии со ссылкой на рапорт командования службы движения в Ямполе сообщало Главнокомандованию гитлеровских войск, что в указанном украинском городке уже «находятся много тысяч жидов, среди которых женщины, дети, старики». Это конвои евреев, переправленные румынами на восточный берег Днестра. Далее в донесении сказано, что, поскольку эта масса людей не охраняется, не обеспечена питанием, то она, находясь в тылу действующей армии, ставит под угрозу снабжение фронта, безопасность связи, способствует распространению инфекционных заболеваний. Командование 11-й армии просило Верховное немецкое главнокомандование добиваться прекращения в будущем «переправы жидов и русских на восточный берег Днестра» [62].
Действующая на этом участке айнзацгруппа «Д» по своей линии стала сигнализировать в Берлин о действиях румынских союзников по отправке бессарабских и буковинских евреев на левобережье Днестра. В оперативной сводке № 67 айнзацгруппа «Д» докладывала своему начальству, что «румыны погнали тысячи людей из числа нетрудоспособных и детей из Бессарабии и Буковины в немецкую зону (оккупации -И. Л.)» [63].
8 августа 1941 г. начальник жандармерии Буковины полковник И. Мынекуцэ направил главному претору генералу И. Топору донесение об итогах операции по отправке евреев из Хотинского уезда (при румынской администрации в состав этого уезда входили местечки Липканы, Бричаны, Единцы, Атаки и ряд сел, вошедших в 1940 г. в состав Молдавской ССР) в Транснистрию. В донесении отмечено, что переправлены на левый берег Днестра «более 20 тысяч евреев» и еще 27 849 подготовлены к отправке, в том числе из Хотинского уезда – 3340, Рэдэуцкого – 4113, Сторожинецкого — 13 852, Черновицкого – 15 324, из лагеря Вижница – 1820 и т. д. В этом же донесении сказано, что начиная с 7 августа «немецкие войска» стали возвращать из Украины в Бессарабию всех лиц – уроженцев Бессарабии и Северной Буковины, независимо от национальности. Через Атаки Хотинского уезда были возвращены 570 евреев, которые по своей воле бежали из Бессарабии, а также 50 нежелательных украинцев. В донесении упоминается: «…мы информировали, что среди евреев, сосредоточенных у Секурень и Атаки, появились случаи сыпного тифа. Питание отсутствует. Жалуются, что не ели 5-6 дней, имеются случаи самоубийства и преждевременных родов» [64].
Здесь необходимо внести некоторые пояснения. Как уже отмечалось, в Украине (в Одесской, Винницкой, Николаевской, Кировоградской и др. областях) оказались тысячи бессарабских евреев из числа эвакуировавшихся в восточные районы СССР. В сводке айнзацгруппы «Д» № 64 отмечается, в частности, что «большое число беженцев из Бессарабии перехвачены в Кодыме» [65]. Оказавшаяся среди них Шая Клейман из Вад-Рашкова вспоминает: «В первые дни оккупации отношение к нам было довольно «хорошее». Все ограничивалось грабежами, причем и грабежи носили «интеллектуальный» характер. Немецкие солдаты в любое время заходили в дом (был приказ двери не запирать), довольно брезгливо рылись в наших вещах и выбирали только особо ценные вещи. Я помню, у нас забрали золотые часы и енотовую шубу. Все евреи были также обязаны носить на груди и спине белые звезды (в дальнейшем они были желтого цвета). Но наша сравнительно «спокойная» жизнь длилась недолго. Однажды в район, заселенный евреями, ворвался отряд немцев в черных мундирах (наверное, гестаповцы) и начале криками и побоями выгонять мужчин и мальчиков 14-15 лет, их увели на окраину Кодымы. Более 100 человек были убиты и захоронены там. Среди убитых были мои родные: дядя Иосиф Нусимович с сыном Мойсеем, мои двоюродные братья Лев и Давид Клейманы, очень много земляков моих родителей» [66]. Об этом же рассказывает в своих воспоминаниях бывшая узница Мария Фельдман [67].
Здесь в Украине от рук фашистов погибли родные автора книги: дядя Дувид Мордкович Левит и его жена – Хая, дочь Рива с мужем и ребенком, тетя Фрейда Мордковна Харитон (девичья фамилия Левит), двоюродная сестра Этель Левит и ее муж Абрам, дядя Шмил Авербух, которые до войны жили и трудились в Кишиневе.
В немецкой зоне оккупации Украины очутились также десятки тысяч бессарабцев и буковинцев призывного возраста, мобилизованные советскими военными комиссариатами в начале войны и направленные в междуречье Днестра и Буга на строительство оборонительных рубежей (рытье окопов, противотанковых рвов и т. д.), уборку урожая с полей и др. Как правило, у этой молодежи, среди которой были молдаване, украинцы, русские, болгары, евреи и др., паспорта и военные билеты были отобраны военкоматами, военное обмундирование, за редким исключением, не выдано. Когда советские части под натиском немецких войск стали отступать за Южный Буг, эта масса мобилизованных в гражданской одежде, брошенная на произвол судьбы и без руководства, разбрелась кто куда. Еврейская молодежь старалась всеми путями пробраться на восток, но далеко не всем это удавалось. Неевреи-бессарабцы и буковинцы устремились к своим домашним очагам.
Румынские власти не склонны были допустить возврата всех. Прежде всего, евреев, независимо от того, по какой причине они оказались в Украине. Но не только евреям был запрещен возврат в Бессарабию и Буковину. Власть старалась не допустить домой всех, независимо от национальности, кто «усердно» служил советской власти, а также украинцев, связанных с националистическими организациями, ратовавшими за вхождение Буковины, включая Хотинский уезд, в состав «самостийного» украинского государства. По рекомендации Генштаба И. Антонеску распорядился лишить гражданства и не допустить даже «румын (речь идет о бессарабских молдаванах – И. Л.), которые уехали за Буг по собственному желанию» [68], то есть сами эвакуировались на восток или же отправились на работу в промышленности Украины по так называемому «организованному набору рабочей силы», проводимому органами советской власти во второй половине 1940 г. Молдаване же Бессарабии, мобилизованные на фортификационные работы советскими военкоматах, могли вернуться в свои села и города после тщательной проверки жандармерией и полицией по месту жительства на предмет отсутствия «компрометирующего» материала. Возвращенец обязан был в течение 48 часов по прибытии встать на учет в жандармерии или полиции. Забегая вперед, отметим, что до января 1942 г. в Бессарабию вернулись из-за Днестра 44 276 человек, в том числе 9385 городских жителей [70].
Первая попытка массовой депортации евреев Бессарабии и Буковины за Днестр, как уже было сказано, не увенчалась полным успехом для румынских властей. Часть евреев действительно была уничтожена айнзацкомандами и другими нацистскими формированиями. Но, по-видимому, немецкое руководство не желало выполнять за румын всю грязную работу. Под видом необходимости обеспечения безопасности тыла действующим войскам гитлеровцы стали отправлять к Днестру собранных евреев с целью переправить их на бессарабский берег реки.
В начале августа в рапорте № 64 айнзацгруппа «Д» жаловалась в Берлин, что в районе Могилева-Подольского собрано «примерно 7000 евреев», из них почти 6000 «препровождены на противоположный берег Днестра, но на мосту они встречаются с отчаянным сопротивлением со стороны румынских офицеров» [71]. Между тем, сказано в рапорте, поток евреев, предназначенных для переправы на правый берег Днестра, продолжает расти. В очередной сводке, № 67, утверждается, что в окрестностях Сказинец-Могилев-Подольский-Ямполь скопилось примерно 27 500 евреев, готовых к отправке «на румынскую территорию», а «1265, отчасти молодые люди, были расстреляны» [72]. В этом же рапорте уточняется, что «3105 евреев и коммунистов были ликвидированы в Черневцах (Могилев-Подольского района- И. Л.)» в ходе акции по зачистке территории восточнее Днестра. Между тем признается, что «никаких террористических и саботажных групп не обнаружено», иными словами, без суда и следствия убивали невинных людей только потому, что они являлись евреями или по подозрению в коммунизме.
Одна из колонн, подлежащих переправе на бессарабский берег Днестра, находилась в м. Сказинец. Перед отправкой гитлеровцы отобрали стариков, больных и изможденных, всего около 1000 человек, и, сказав им, что они будут определены в дома для престарелых, вывели за пределы местечка и расстреляли. Трупы были сброшены в противотанковый ров и покрыты землей [73].
Румынская сторона прилагала все усилия, чтобы не допустить возврата евреев в Бессарабию. 6 августа 1941 г. претор 3-й румынской армии подполковник Ж. Пойтевин доложил своему начальству: «5 августа немцы переправили через Днестр в Атаках 3000 из 12 000 евреев, которые были переброшены через Днестр в Могилев» [74]. «Немцы, – вспоминала Лиза Маловер из м. Единцы, – кричали «шнелер» («быстрее»), и тех, кто не успевал быстро перейти мост, сбрасывали в реку. Люди теряли друг друга, стоял душераздирающий крик. Эту картину невозможно описать» [75].
Положение вновь оказавшихся на бессарабском берегу Днестра евреев было жуткое. Полина Рябая из Бричан рассказывала: «Согнанные с родных мест, мы шли днем и ночью, пока не перебрались через Днестр. От усталости и голода легли на тротуары отдохнуть на камнях. Через несколько часов нас подняли и погнали обратно через Днестр в селение на высокой горе, названия которого не помню. Было очень много людей, дети плакали, люди умирали от страха, горя, голода и холода. Трое суток лил проливной дождь. Если кто осмеливался подняться, чтобы набрать немного воды, того тут же расстреливали. Было жутко. Так лежали люди на этой горе, пока не был дан приказ подняться и следовать вперед. Очень многие остались там лежать навечно…» [76]. Остальные через некоторое время оказались в лагере м. Сокиряны.
7 августа гитлеровцы безуспешно попытались переправить на первый берег Днестра в районе Атак еще 4500 евреев. Сообщая об этом, Пойтевин высказал предположение, что евреев погонят на Ямполь с целью переправить их в район Сорок. Он просил предупредить Сорокский жандармский легион об этом для отражения «атаки» [77].
9 августа 1941 г. на левом берегу Днестра у м. Рашков появилась колонна евреев, «примерно 2000 человек» из числа тех, кто намеревался эвакуироваться в тыловые районы СССР. Они были собраны румынскими войсками и по настоянию гитлеровцев направлены к Днестру для переправы на бессарабский берег, в Вад-Рашков. Узнав об этом, подполковник Пойтевин, последовательно проводивший политику этнической чистки, писал главному претору жандарму И. Топору: «Конвой, который находится в полной нищете, был остановлен на левом берегу Днестра. Я послал офицеров и 20 жандармов, чтобы толкнуть его обратно как можно глубже в Украину. Я приказал преториальным службам, чтобы евреев толкать вперед, а не назад. Прошу ходатайствовать перед Верховным главнокомандованием об издании приказа и доведении его до каждого полка, чтобы войска в ходе продвижения больше не собирали евреев и посылали обратно, а, наоборот, толкали вперед (в сторону Востока – И. Л.), иначе мы заполним берег Днестра со стороны Украины всем еврейством Бессарабии и Буковины» [78].
Перепалка между немцами и румынами принесла бессарабским и буковинским евреям дополнительные муки и страдания. Людей, как мячик, бросали с одного берега на другой. «Как-то нас собрали в Бричанах, – пишет Елизавета Теперман из с. Васкауцы Сокирянского района, – и, обманув, что идем домой, погнали за Днестр в с. Козлов, оттуда в Могилев-Подольский. Затем нас гнали с место на место, с румынской территории на немецкую и обратно, через понтонный мост на Днестре. Помню, когда переправили нас через Днестр, взорвали этот мост и те, кто не успел перейти, падали и тонули в Днестре» [79].
Если гитлеровцам из-за сопротивления румынской стороны не удавалось из Могилева-Подольского переправить евреев в Атаки, то их тут же гнали на юг, в Ямполь, и там их пытались перебросить на бессарабский берег Днестра. Не получалось в Ямполе, колонну из тысячи евреев гнали обратно в Могилев. «И так несколько раз, – рассказывала Любовь Креймерман из м. Единцы. – Тех, кто отставал от колонны, тут же расстреливали. Воду и еду нам, естественно, не давали. Когда встречался водоем, все бросались пить, но солдаты не пускали, били, стреляли. Стреляли и тогда, когда по дороге кто-нибудь уклонялся в сторону, подбирал по дороге подсолнух, картошку, кукурузу… Колонна из нескольких тысяч человек таяла на глазах» [80].
Путь обратно в Бессарабию и Северную Буковину был для некоторых очень длинным. Евреев гнали из Озаринец, Сказинец, Грушки, были и такие, кто при эвакуации в советский тыл оказался в немецкой зоне оккупации, в Каменец-Подольской области, им пришлось идти из Дунаевцы, Балины и т. д. Упомянутая София Розенберг из Черновцов рассказывает: «Вскоре собрали всех евреев, переправили через Днестр в Хотин, и тут-то начались гонения из села в село, из местечка в местечко. В каждом населенном пункте к нам присоединялись новые группы евреев. Дорога оказалась длинной. Бессарабия, молдавские села. Конвоиры менялись в каждом населенном пункте, а нас, изможденных, голодных и обессиленных, гнали и гнали, издеваясь над нами. Некоторые оставили малюток в пути, надеясь, что кто-то их подберет и спасет им жизнь, другие, не выдержав всего этого, мертвыми оставались на дорогах» [81].
Семью Лии Трахтенберг из Черновцов, как уже сказано было, гитлеровцы настигли в Каменец-ПоДольской области. Пришлось возвращаться, чтобы не оказаться в руках эсэсовцев. Шли полями, остерегаясь встреч с ними, шли много суток, добрались до Жванец, а затем, перейдя мост через Днестр, оказались в Атаках. «Здесь, – пишет Лия Трахтенберг, – мы примкнули к массе евреев, изгнанных из Бессарабии. Так для нас началась новая жизнь, вернее, новые мучения. Под конвоем пригнали в Единцы. Больных, отстающих расстреливали на месте. То и дело слышались крики отчаявшихся людей: кого-то избили, кого-то ограбили, изнасиловали, убили… Ночь застала нас в поле. И хотя был только сентябрь, неожиданно выпал снег, ударил мороз… В ту ночь на поле осталось 400 замерзших. Утром, не дав похоронить умерших, нас погнали дальше. Опять в пути били, расстреливали отстающих. В Единцах нас разместили по одной улице, в домах, окруженных колючей проволокой» [82].
Немецкая затея о возвращении в Бессарабию евреев, оказавшихся в Украине, глубоко взволновала генерала К. Войкулеску, торжественно обещавшего в кратчайший срок решить «еврейский вопрос» в Бессарабии. Со ссылкой на сведения, полученные от префекта Сорокского уезда, 13 августа 1941 г. К. Войкулеску в паническом тоне телеграфировал Верховному главнокомандованию румынской армии о том, что в Атаках и его окрестностях уже находятся 10 500 евреев, переправленных немцами через Днестр. «Ставя Вас в известность об этом, – говорилось в телеграмме, – просим принять меры, чтобы приостановить эти возвращения. Одновременно просим Вас соизволить сообщить нам, что делать с евреями, переправленными немецкими военными органами». К. Войкулеску доложил, что, со своей стороны, он принял меры по созданию на Днестре пограничных постов, чтобы «приостановить операции по репатриации немцами евреев» [83]. На телеграмму К. Войкулеску кондукэтор написал: «Переправляйте в Украину через другие пункты».
Реакция генерала К. Войкулеску несколько запоздала. При всем стремлении румынских властей продолжить депортацию евреев Бессарабии и Буковины в Заднестровье и не допустить их возвращения на бессарабский берег Днестра в конечном счете пришлось уступить требованиям немецких союзников. 5 августа генерал И. Топор распорядился прекратить переправу буковинских и бессарабских евреев через Днестр. В результате в Хотинском и Сорокском уездах скопилось несколько десятков тысяч евреев, намеченных к депортации на левобережье Днестра. В ночь с 4 на 5 августа только на участке шоссе Липник-Атаки оказалось около 25 000 евреев из Хотинского и Сторожи-нецкого уездов [85]. В новой ситуации возникла необходимость в создании новых лагерей, более крупных размеров. 8 августа 1941 г. штаб Главного претора направил полковнику Мынекуцэ предписание следующего содержания: временно, до получения новых приказов, всех пригнанных евреев оставить на месте и по согласованию с префектами уездов организовать для них лагеря, обеспечить строгую охрану. В эти же лагеря интернировать и евреев, переправленных немцами с левого берега Днестра, но при этом евреев, которые сами эвакуировались вместе с советскими войсками, как «сочувствующих коммунизму и наносящих урон государственной безопасности», разместить в отдельных лагерях [85]. На практике реализовать такое разделение по лагерям не удалось.
Согласно сводкам Буковинской жандармерии, на 10 августа в одном Хотинском уезде было сконцентрировано: в Секурянах – 17 000, Бырнове – 3000, Бербень – 2000 евреев, а спустя день в Секурянском лагере уже находилось 20 852 человека, в том числе из городов: Хотина-3800, Новоселицы – 2800, Сторожинец- 1100, Герца – 1200, Рэдэуць – 520, из сельской местности уездов: Хотинского – 6625, Сторожинецкого – 3180, Рэдэуцкого – 580, Черновицкого – 977 [86]. 14 августа 1941 г. бессарабский жандармский инспекторат получил очередную инструкцию, на сей раз от начальника штаба 4-й румынской армии генерала Пэлэнджану, в которой излагались предписания относительно обращения с евреями и военнопленными из числа «бессарабских румын». Указывалось на необходимость проведения «сортировки»: всех явно уличенных в «антигосударственных делах» предать военно-полевому суду; евреев, за которыми нет никакой вины, содержать в гетто, без права покидать его; из числа последних взять заложников, от 5 до 10 процентов от общего числа узников, в зависимости от местных условий; заложники будут отвечать жизнью, если их единоверцы «совершат действия против безопасности государства и общественного порядка». Предлагалось это предписание командования довести до сведения всей еврейской массы «бессарабских румын». Сотрудничавших с советскими властями, являвшихся подозрительными, военное командование требовало отправить в лагерь Новые Онешты [87]. По понятным соображениям, в документе отсутствуют прямые указания о массовом истреблении евреев, такие приказы передавались, как правило, устно.
В течение всего августа румынские власти занимались размещением в лагерях скопившихся на севере Бессарабии десятков тысяч евреев, и поскольку каждый уездный префект не желал навешивать на себя лишние хлопоты, то колонны узников перегоняли, как скот, с одного места на другое. Во всех сводках жандармерии отмечается, что положение конвоированных ею евреев «жуткое», «продовольствие отсутствует», многие не имеют денег на его приобретение и «от голода обречены на смерть», отсутствуют элементарные гигиенические условия, что вызывает эпидемию сыпного тифа и других инфекционных заболеваний, угрожающих всему населению [88]. Ко всем этим нарастающим бедам добавлялась растущая свирепость фашистских палачей, изощрявшихся в издевательствах по отношению к конвоируемым ими евреям. Михаил Шибер из Черновцов, чья семья при эвакуации застряла в Хотине, не успев переправиться через Днестр, вспоминает: «Очень трудные сцены нашего перехода с Хотина во вновь организованный нацистский лагерь в Секурянах. Гнали нас колонной. По сторонам колонны фашистские офицеры и солдаты, на поводке у них овчарки. Перед тем, как загнать нас в лагерь, расстреливали местное (еврейское – И. Л.) население и продолжали оборудовать лагерь (натягивали проволоку и т. д.).
Беспрестанно шли проливные дожди. Мы, естественно, промокли до нитки. Все это продолжалось 4-5 дней. В это время прибыла большая группа молодчиков на лошадях и начала нас избивать кнутами и хлыстами по лицу и спине. Требовали, чтобы мы открыли узлы, мешки и т. д. Они забирали ценные вещи у нас, включая одеяла и подушки и т. д.» [89]. Бывало и хуже. В целях наживы жандармы-конвоиры и полицейские в пути расстреливали сотни евреев. В рапорте № 80 от 13 августа 1941 г. Кишиневского инспектората жандармерии сказано, что жандармами 23-й полицейской роты были расстреляны 20 евреев, их трупы сброшены в Днестр. Получив это донесение, генерал И. Топор спокойно принял его к сведению и написал резолюцию: «В дело», что означало не проводить расследование и не привлекать убийц к ответственности [90].
Расследование проводилось только в случае, если до ушей начальства доходил слух, что награбленные драгоценности и валюта расползлись по карманам исполнителей злодеяний и миновали государственную казну. 11 августа 1941 г. претор 3-й румынской армии Жан Пойтевин сообщил Службе главного претора, что в ночь с 4-го на 5-е августа 1941 г. жандармы-конвоиры капрал Софиан Игнат, рядовые Агафица Григоре и Негуцэ Василе расстреляли 210 из 300 евреев, пригнанных из Сторожинецкого уезда [91]. Случайно оставшиеся в живых Сара Кац из с. Милие и Берта Грейф из с. Нижний Пэтрэуць Сторожинецкого уезда при расследовании дела рассказали, как это все произошло. Проделав пешком путь от г. Сторожинец через Черновцы до Атак, их колонна достигла Днестра 4 августа в 14 часов. Конвоировали колонну жандармы во главе с капралом. По прибытии к месту назначения евреям было сказано, что Атаки, а также Могилев-Подольский, куда намечалось направить колонну, ее не принимают и поэтому им придется возвращаться в Черновцы, предварительно заплатив возчикам 6000 леев. Деньги были собраны и переданы капралу для оплаты за подводы. В тот же день, в 21 час, колонна тронулась в путь по направлению на Волчинец. Когда конвой миновал это село, он был остановлен у одной железнодорожной будки и евреям было сказано снять с подвод весь багаж, а старикам и детям сойти. Возчиков отправили вперед. Тут все и началось. Евреям было приказано выложить все драгоценности и деньги, в случае их укрытия – расстрел. Сбором ценностей занялись жандармы и какие-то пограничники, по требованию капрала к изъятию был привлечен и супруг Сары Кац. Последняя в своей письменной декларации писала: «Капрал, который привел нас из Сторожинец, вызвал мужа и велел ему собрать бижутерию и деньги, все, что имеется, ради того, чтобы сохранить нам жизнь. Было собрано около 100 (ста) золотых колец, часов, серег, цепочек и т. д. и 15 000 (пятнадцать тысяч) леев наличными и вручены капралу, а возле него находился один военный. После вручения денег капрал хотел застрелить моего мужа, но я вмешалась, упросив капрала сохранить ему жизнь, пообещав дать ему еще кольцо с бриллиантом, золотые серьги, серебряную табакерку, бритву и 1000 леев. После вручения ему всего этого он обнаружил, что мои зубные коронки из золота, и он их вырвал из моего рта. Затем шестью выстрелами убил моего мужа, а его труп бросил в Днестр. Меня он толкнул в реку и стал стрелять, но, поскольку я умела плавать, он промахнулся и, отплыв на определенное расстояние, я вышла из воды и спряталась в кукурузном поле». Разбив евреев по группам в 10 человек, палачи стали их толкать в воду и расстреливать. В живых осталось 60 человек, среди них много раненых [92].
Среди свидетелей этого злодеяния был житель м. Атаки, молдаванин Чиорней Семен. При допросе он заявил: «В ночь с 4 на 5 августа 1941 г. я видел много жидов и жандармов, которые шли из Атак в направлении Волчинец. Недалеко от Атак жидов остановили и жандармы, другие солдаты и один в гражданском из службы информации Атак устроили им контроль багажа. Было отнято у евреев все, что было при них, а гражданский нашел ящичек, полный золота, взял его под мышку и ушел… Размер ящика около 30 сантиметров. Солдаты видели ящичек и перепугались, так как он был полный.
Еще забрали серебряные ложки, вилки и бокалы. На второй день я видел: по Днестру плавали трупы убитых» [93].
Оставшиеся в живых в с. Волчинец влились в колонну других буковинских евреев (из Заставны, Коцмань, Жучика, Лужень, Хотина и др.), рассказали им о пережитом накануне, назвали фамилии некоторых убитых, трупы которых унесли воды Днестра (Штейн, Рохл, Шехтер – все из с. Жадова; Сифрис, Кац, Хайер, Дейтчер – все из с. Бэнила; Мойсе Росен, его жена и дочери Густа и Естер из Вилавча и др.) [94].
В середине августа 1941 г. гитлеровцы по мосту Ямполь-Косоуць отправили на правый берег Днестра 13 000 евреев [95], завершив в основном операцию по «репатриации» бессарабских и буковинских евреев, оказавшихся по разным причинам в немецкой зоне оккупации Украины. Только в этой зоне, судя по приведенным нами данным из немецких источников о числе бессарабских и буковинских евреев, захваченных гитлеровцами, а также о количестве евреев, согласно румынским документам, возвращенных на правый берег Днестра, можно заключить, что из общего числа захваченных по меньшей мере 10-12 тысяч евреев погибли от рук фашистов, умерли от голода, болезней, истязаний в конце июля.
13 000 евреев, переправленных на правый берег Днестра в районе Ямполь-Косоуць, первоначально были отправлены в печально прославившийся Косоуцкий лес, а затем их перебросили в Вертюжень Сорокского уезда. Для организации этого лагеря из Ясс был командирован начальник военно-стратегического бюро подполковник Паладе. Сюда же, в Вертюжаны, в течение 19 и 20 августа 1941 г. были направлены евреи из лагерей в селах Редю и Рубленица. Чтобы скрыть следы преступлений, сельские жандармские посты и примары получили приказ «немедленно закопать евреев, погибших и умерших во время движения колонн в Вертюжанский лагерь [96]. Согласно сводке Службы главного претора, направленной Верховному главнокомандованию румынской армии в конце августа 1941 г., в Вертюжанах в лагере находилось 22 969 узников, в том числе мужчин – 8182, женщин – 12 081, детей – 6247. В лагере Лимбений Ной, соответственно, было 2634, 877, 908, 849, в Рышканах – 3072, 795, 1164, 1113, в Рэуцеле – 3253, 706, 1469, 1069. В общей сложности в этих четырех лагерях, согласно справке, заверенной подписью начальника жандармерии Бессарабии полковника Т. Мекулеску с отметкой, что «данные точные», находилось 31910 евреев, включая мужчин – 10 560, женщин -12 081, детей – 9269 [97]. Обращает на себя внимание то, что во всех лагерях мужчин было меньше женщин, к тому же в основном среди мужчин преобладали пожилые люди.
В первой декаде сентября 1941 г. все лагеря в Лимбений Ной, Рэуцеле и Рышканах были ликвидированы, всех узников пешком погнали в м. Маркулешть Сорокского уезда, ближе к переправе через Днестр.
Поскольку в маленьком местечке Секуряны разместить все 23 000 евреев было невозможно, власти решили часть узников перебросить в м. Единцы. К этому времени единецкие евреи, как уже отмечалось, были истреблены, многие оказались среди депортированных в конце июля – начале августа за Днестр. Среди последних были породнившиеся перед войной семьи Мильнеров и Фрадисов. В живых из них осталась женщина, провизор по профессии, из семьи Фрадисов. Вот что она писала о пережитом в те летние дни 1941 г.: «До 28-го июля в местечке царил дикий террор, в течение которого было расстреляно 800 человек, изнасиловано много молодых девушек, почти детей, не говоря уже о жестоких избиениях и грабежах.
28 июля все еврейское население было угнано из местечка, в котором было уже собрано еврейское население из соседних местечек. Среди него находились мои родители, старший брат с женой и двумя крошками, мать и сестра мужа и много родных и близких людей.
Десятки тысяч людей были погнаны, как скот, под палками, подгоняемые нагайками, прикладами и очень часто расстрелами. Гнали без отдыха, жестоко, не давая напиться воды, остановиться, чтобы помочь умирающей матери или ребенку. Гнали сотнями из Бессарабии на Украину, обратно в Бессарабию и снова на Украину. Весь путь был усеян трупами. Ходили конвои за конвоями и оставляли на большой дороге умирающих детей, стариков, больных и просто потерявших жизненную силу от безумных переживаний, а последующие конвои встречали уже только голые трупы. Первые жертвы из моей семьи была 75-летняя мать моего мужа Рейзя Мильнер. Дочь хотела остаться с ней, но ее очень били, и соседи заставили ее пойти дальше. Бедную мать посадили под дерево, она попрощалась с дочерью, которую она сама просила пойти дальше и осталась одна.
Второй жертвой была дочь Маня, она осталась в лесу Косоуць, где-то в районе Сорок. Она умерла с голоду, стойко, без жалоб, не желая принимать никакой помощи. В этом лесу стояли несколько дней, и за дорогие вещи палачи приносили немного воды и пищи. Но вот погнали дальше и снова та же картина, крики, избиения, ужас и смерть. Пала моя мать Цейтель Фрадис… пали дети моего брата, две красивые девочки, и его жена Песя Бронштейн. Пали две сестры моего отца с мужьями» [98].
Согласно данным Службы главного претора, в конце августа 1941 г. в лагере м. Единцы находилось 11 762 еврея, в Сокирянах – 10 356, а всего в лагерях на территории Хотинского, Сорокского и Бельцкого уездов было заключено 54 028 человек [99].
Охрану и полицейские функции в лагерях Единец и Секурян осуществляла 60-я полицейская рота Черновицкого жандармского инспектората. Утвержденный специальным приказом порядок устанавливал: никто из посторонних не может заходить на территорию лагеря; никто, включая префекта уезда, не имеет права разрешать выходить, а тем более кого-то освободить из лагеря, это единоличное право сохранялось только за правителем Буковины генералом К. Калотеску; запрещено принимать и отправлять корреспонденцию из лагеря (соответствующее распоряжение получили и все почтовые отделения); запрещено продавать и покупать у лагерников ценные предметы; затребованные префектурой евреи из лагерей для выполнения работ «общественного интереса» вносятся в именной список по удостоверению личности, чтобы не допустить подмены лиц [100]. Поскольку в сентябре начинались еврейские праздники (Рош-Ашана, Иом Кипур и др.), Министерство внутренних дел заранее уведомило, что в эти дни евреи от «общественно-полезных работ» не освобождаются [101].
В Единецкий лагерь были согнаны остатки евреев из районов Липкан, Единец, Бричан, основную массу узников составляли евреи из Черновицкой области (Сторожинец, Вэскэуць, Вижница, Лужень, Рэдэуць и т. д.), побывавшие в Секурянском лагере. О том, как протекало «переселение» из Секурян в Единцы, раввин Херовиц пишет: «В Секурянах мы встретили другую колонну, составленную из оставшихся в живых бессарабцев, а также из буковинцев – Селетина, Путилы, Сипота и других районов. День провели под открытым небом и дождем, терроризированные жандармами, не позволившими нам даже сомкнуть глаз, после чего нас погнали пешком обратно в Единцы.
Спустя двое суток, сопровождаемый хулиганствующими допризывниками и жандармами, конвой добрался до городка Единцы, где нас продержали 8 дней в конюшнях, огороженных колючей проволокой. Здесь каждый день умирало 70-100 человек, большинство бессарабцев, которые уже не в состоянии были все это выдержать. Зной высосал из нас всю влагу. Здесь зарегистрированы первые случаи смерти по причине жажды и солнечных ударов: Фавел Грюн из Стэнешть, Хаим Кон из Жадова, Ицик Биркенфельд из Селетина, Малка Менашес и др. Только после многочисленных ходатайств примария выделила нам две бочки воды» [102].
9 августа 1941 г., когда лагерь в Единцах только создавался, претор 3-й румынской армии подполковник Жан Пойтевин докладывал Службе главного претора: «В местечке Единцы Хотинского уезда находятся примерно 10 000 евреев. Они живут в покинутых домах в самой страшной грязи. Нет у них мыла, нет у них возможности помыться и дезинсектироваться. Среди них много больных. Возможности снабжения – минимальные. Неизолированные и неохраняемые евреи являются рассадником инфекций и постоянной угрозой заражения для населения и проходящих войск» [103]. По-видимому, это последнее заставило власти послать для обследования ситуации комиссию во главе с майором. Буковинские евреи собрали 150 000 леев и отвалили майору, чтобы добиться хотя бы какого-то улучшения положения узников. После этого первым 2500 евреям была отведена улица на окраине местечка, там было всего 26 полуразрушенных еврейских домов, в них двери, окна, доски полов к этому времени были уже унесены местными жителями. Второе «достижение» – евреям была устроена дезинсекция. Один дом был отведен под диспансер, медицинское обслуживание должны были обеспечить 15 врачей-евреев» [104], находившихся в лагере, но при полном отсутствии медикаментов их старания мало помогали.
По мере прибавления числа узников (по данным Единецкой районной комиссии по расследованию злодеяний фашистов, оно достигло 15 тысяч) под лагерь гетто было отведено еще несколько улиц – всего пять [105]. Побывавшая в этом лагере София Розенберг пишет: «Ужасы этого лагеря трудно описать: лагерь отнял жизни сотен людей. Ежедневно многие умирали, люди ползли на четвереньках, не имея сил ходить» [106].
Скученность, антисанитария были невообразимы. Бывшая узница Лия Трахтенберг вспоминает: «В тесной комнатушке – 15-20 человек. Начались кишечные заболевания. Ежедневно вывозили подводы, груженные трупами людей. Их сбрасывали в общую яму» [107]. От плохой воды (в некоторых колодцах она была даже отравлена) умерло 85 процентов заболевших детей. Комендант лагеря «утешал» узников:«. ..если тиф распространится, он вынужден будет расстрелять всех обитателей гетто» [108].
Выходить за пределы лагеря было настрого запрещено, нарушитель в лучшем случае подвергался жестоким избиениям, а иногда расстрелу. Вначале охрану лагеря осуществляли 6 жандармов и 50 местных допризывников под командованием сержанта Улмяну Войчилэ. Но, как отмечается в докладе Черновицкого жандармского инспектората от 1 сентября 1941 г., «допризывники занимаются воровством и другими злоупотреблениями». Для обеспечения охраны лагеря было прислано три взвода жандармов и привлечены солдаты-саперы местного гарнизона, «но и они, как и допризывники, -признается в указанном отчете, – предаются злоупотреблениям» [109].
Большинство узников лагеря сильно голодало. Раввин Херовиц пишет: «Самая жестокая судьба выпала на долю бессарабских евреев. Если буковинские еще имели что-то, могли приобрести продовольствие в обмен на одежду, за деньги и золотые предметы, то бессарабские уже были одеты в лохмотья» [110].
Предприимчивые буковинские евреи Шрейбер, Мойше Френкель, Бен Зион Рейфер украдкой добрались до примара местечка и за взятку добились от него, что в определенные дни и часы крестьян допускали в гетто для продажи сельхозпродуктов. В приведенном отчете Черновицкой жандармерии утверждается, что ежедневно в лагерь завозятся 1500 буханок хлеба для бесплатной раздачи голодающим и столько же для продажи по 10 леев за килограмм. Но из этой последней партии несколько сот буханок оставалось нереализованными и в тот же день покрывалось плесенью. Причина нереализации была не только в ужасном качестве этого хлеба. «Евреи, – сказано в указанном отчете, – жалуются, что они полностью лишены денежных средств, поскольку их ограбили, а то, что у них осталось (из вещей – И. Л.), они продали, чтобы как-то прожить».
«В действительности, – признается в докладе, – часть евреев находится в тяжелейшем положении, но еще имеются такие, которые имеют деньги» [111]. Просьба представителей лагерных евреев отправить под охраной двух евреев в Черновцы для сбора денег, продовольствия и одежды для узников осталась без ответа.
Местный шеф жандармского поста, узнав, что в сделках с майором и примером его обошли, решил отомстить. В подвале жандармерии Шрейбера и Френкеля подвергли пыткам. Были отобраны 300 мужчин, построены в колонну и в течение 5 дней их гнали от одного поста до другого. Шедший в колонне раввин из Селетина Иехошуа Френкель подбадривал своих обессиленных единоверцев: «И это переживем».
В Бричанах евреев загнали в окруженную со всех сторон жандармами и местными допризывниками синагогу, где на полу валялись разорванные свитки Торы и священные книги. «Единственное наше желание, – рассказывает находившийся в этой колонне уже упомянутый нами Бен Зион Рейфер, – немного воды. Те, которые следили за нами, предложили принести воду в обмен на белье, когда же принесли ведро с водой, охранник поднял его и медленно выливал на пол… Утром в результате установленного нам режима голода и жажды восемь человек скончались» [112].
Из Бричан колонну погнали в с. Доробань, на Днестре. Раввин Херовиц пишет: «Счастливые, что, наконец, нашим мукам пришел конец и нас постигнет участь наших братьев, расстрелянных и утопленных в водах Днестра у Атак, мы мысленно прощались с нашими братьями, сестрами, родителями и детьми, оставшимися на попечении смерти в Единецком галуте» [113].
Два часа гнали голодных и измученных евреев вдоль Днестра и пригнали к зданию жандармского легиона в г. Хотине. Появился сержант, решивший поиздеваться над раввином Френкелем. «Крестись», – заорал жандарм, урожая расстрелом в случае неповиновения. «Я еврей, – ответил раввин с достоинством, – креститься не буду, могу только помолиться Богу». Ему разрешили это сделать, продолжает свой рассказ Бен Зион Рейфер, но тут же стали наносить удары по голове и подожгли густую бороду. Затем, подвязав его под мышками длинными и толстыми веревками, заставили плясать, а верующих евреев кричать: «Долой раввина». От мук и издевательств раввин скончался [114].
Из Единецкого лагеря румынские власти отобрали еще 600 мужчин и пешком под охраной конвоиров их погнали на восстановление шоссейной дороги Хотин-Черновцы. Были случаи, когда в пути какой-то жандарм из жалости собирал у крестьян овощи для евреев. В самом Хотине доставать питание помогли своим собратьям по несчастью 24 ремесленника-еврея, оставленные в городе для обслуживания господ-чиновников местной румынской администрации. Изнурительный труд на шоссе, с перерывом на один час, продолжался с 10 утра до 8 вечера. Все питание сводилось к двум отварам из капусты, первое время еще давали по куску мамалыги. Особенно подверглась издевательствам группа евреев из 100 человек, ремонтировавшая дорогу вблизи села со странным названием «Четыре корчмы». По вечерам жандармы-охранники связывали евреев, кое-кого из них сбрасывали с моста, расположенного рядом с местом их расквартирования, причинив некоторым ранения, переломы костей и т. д. [115].
Положение евреев, оказавшихся в концлагере м. Секуряны, мало отличалось от положения узников Единецкого лагеря-гетто, хотя, как отмечалось в отчете Черновицкого жандармского инспектората от 11 сентября 1941 г., «материальное положение евреев этого (Секурянского – И. Л.) лагеря несколько лучше, чем тех из Единец». Здесь находятся евреи из Хотина, для которых путь в лагерь был короче и они не подверглись грабежам в такой же мере, как «те из более отдаленных уездов». Вместе с тем, сказано в отчете, имеется много евреев из числа тех, которые эвакуировались вместе с отступавшими советскими войсками и были возвращены немцами на бессарабский берег Днестра, в том числе 1698 из м. Липканы, у всех этих «положение плачевное, у многих нет одежды и нижнего белья, ходят только в том, что носят на себе» [116]. Если верить авторам этого отчета, префектура Хотинского уезда бесплатно передала для нужд лагерников 1400 кг сахара, 450 кг подсолнечного масла, 80 кг соли, 200 кг хлеба, была организована продажа хлеба по 13 леев за один килограмм. Конечно, на 10 с лишним тысяч человек это был мизер, к тому же не сказано, попал ли «дар» префектуры в руки лагерников. Зато отмечается в отчете: «Расквартирование (евреев – И. Л.) произведено в огороженном районе в хороших условиях» [117].
Все в действительности было по-иному. Александер Вайнер из с. Мошанец Каменецкого района Черновицкой области рассказывает: «В пути грабили, убивали, насиловали. Так дошли до местечка Сокиряны. Разместили в полуразрушенных, разграбленных еврейских домах, обитателей которых до нашего прихода уничтожили. Помещения были набиты до отказа, заселили сараи, чердаки. Улицы огородили колючей проволокой, охраняли жандармы. Несколько человек, пытавшихся пробраться через забор, были убиты» [118]. Вспоминая об условиях в лагере, Мария Зерман из г. Хотина пишет: «Жили по нескольку семей в одном доме, без света, тяжело доставали воду. Антисанитария привела к тому, что началась тяжелая эпидемия брюшного тифа, унесшая огромное число человеческих жизней. Наша семья в этом гетто потеряла дедушку и бабушку… Нельзя не вспомнить рынок г. Сокиряны, куда разрешалось заходить евреям на один час: за это время необходимо было продать через проволоку какую-то вещь и успеть что-то купить, если же кто чуть задерживался, того жандармы жестоко избивали нагайками» [119]. Но «привилегией» пользоваться рынком многие евреи, лишенные всяких средств, не могли. Сердобольные крестьяне, бывало, подкармливали таких. «Спасибо крестьянам, – пишет Хая Моргенштерн из г. Новоселицы, у которой не было ни вещей, ни денег, – они давали еду бесплатно» [120].
В Секурянском, как и в других лагерях, охранники-жандармы изощрялись в издевательствах и глумлениях над узниками. Их без всяких причин избивали, выводили в поле и расстреливали. Узница Шура Райн вспоминает: «Согнали в Вертюжанах. Там собирали мужчин и на наших глазах над ними издевались. Там был зверски убит мой дедушка Мазур Мойше (70 лет). Без всякой причины солдат ударил мою мать по голове. Кровь залила ей лицо, тело, но она не выпустила из рук своего маленького ребенка. Она чудом выжила, но с тех пор остался след – шрамы на голове» [121].
Сотни молодых и средних лет мужчин направлялись на всякие тяжелые и грязные работы. Согласно упомянутому отчету жандармерии из Сокирянского лагеря, 150 человек трудились на дорожных работах у Бричан, 450 – у Липкан, 30 – на уборке улиц в Секурянах, 25 – на ремонте дорог в местечке, 25 – на молотьбе [122].
В первой декаде сентября 1941 г. полковник Мынекуцэ, начальник жандармерии Буковины, в ходе инспекционной поездки посетил лагеря в Единцах и Секурянах. В своей докладной записке, направленной руководству администрации области, он отмечает, что, поскольку государство не выделяет денег на содержание узников и они должны тратить свои деньги, их у многих нет. В связи с наступлением осени и ранних холодов ощущается «полное отсутствие дров для обогрева и изготовления пищи, в настоящее время сжигаются заборы, срываются доски с крыш. В лагерях, сказано, «много стариков, детей и женщин», «большинство узников не имеет одежды и чем умываться», подчеркивается, что особенно тяжелое положение у тех, которые в свое время были переправлены в Украину, а затем возвращены немцами в Бессарабию, они «потеряли или у них было отнято почти все, что было при себе». Признается также «отсутствие медикаментов». Но все осталось на уровне констатации, власти и не помышляли улучшить положение лагерников, наоборот, любыми средствами старались избавиться от них.
По числу заключенных самый большой концентрационный лагерь в Бессарабии был в м. Вертюжаны на Днестре. До войны в местечке проживало около 2000 евреев. Как и везде в Бессарабии, еврейские дома (их, по румынским данным, было 325) [123] подверглись разграблению и разорению во время военных действий и со стороны местных грабителей и хулиганов. На южной окраине города в этих полуразрушенных домах румынские власти устроили лагерь-гетто, отгородив его двумя рядами колючей проволоки. На этой крошечной территории было (по румынским данным) втиснуто 23 000 евреев (по данным районной комиссии, расследовавшей после войны злодеяния фашистов -26-28 тыс.) [124], в том числе абсолютное большинство из 13 000 переправленных немцами из Ямполя в Косоуцы. «У них еще до помещения в лагерь, – рассказал свидетель сублокотенент Петрашку Корнелиу, – было плачевное состояние, ибо их целыми днями под августовским солнцепеком перегоняли с места на место. В Вертюжанах ежедневно многие умирали. Система бесконечных перемещений была самым страшным бедствием того времени». При этом следует учесть, что большинство узников Вертюжанского лагеря отведали «прелестей» Косоуцкого леса. Лейтенант запаса Петреску Александру свидетельствовал после войны перед следственными органами: «Этих людей привезли из лагеря, устроенного в лесу, в жалком положении, в разорванной одежде, изголодавшими, смертность среди них росла». Другой очевидец этого кошмара судья Николау Гр. Петре добавил: «Интернированные жили на чердаках, в курятниках, подвалах, на складах – все было набито до отказа. Никаких санитарных условий, ежедневно умирало 50-60 человек, за кружкой плохой воды приходилось стоять в очереди часами» [125].
Невероятная скученность, антисанитария, отсутствие медикаментов породили появление и быстрое распространение среди лагерников инфекционных заболеваний. Любовь Креймерман из Единец пишет: «Вскоре в лагере началась эпидемия дизентерии. Люди пухли, умирали. Те, кто мог двигаться, рыскали по чердакам, амбарам в поисках хоть какой-то еды. По ночам спускались с обрыва к Днестру, чтобы набрать воду. Приходилось прятаться в табак, который рос на склоне. Если смельчаков замечали солдаты -тут же стреляли… К концу сентября в лагере осталась только половина из тех, кто прибыл сюда в июле» [126].
19 апреля 1945 г. комиссия Вертюжанского района по расследованию злодеяний фашистских властей в местном концентрационном лагере на основе показаний жителей местечка Вертюжаны Вакарчука Василия Ивановича, Рогожина Михаила Ильича, Фурдуя Алексея Ивановича, Паладий Анастасии Васильевны, а также бывших заключенных Фришерман Фани, Литвак Евы и Прандецко Валерии составила акт, в котором, в частности, констатируется: «…заключенные содержались в невыносимых условиях, жили в разбитых домах, в антисанитарных условиях, раздетые и разутые, совершенно лишенные горячей пищи. Заключенным выдавалась кукурузная мука по 60-100 граммов в сутки на одного человека, они употребляли муку в сухом виде, так как были лишены посуды и огня.
Кроме того, заключенные подвергались непосильным изнурительным работам в любую погоду, несмотря на дождь, грязь, снег, а кто не выдерживал тяжелых работ и от бессилия падал, подвергался избиению и расстрелу. В результате зверского обращения румынских карательных органов заключенные от изнурения и голода десятками умирали. Трупы умерших хоронились в подвалах и колодцах, расположенных на территории лагеря, и засыпались камнями и глиной разваленных домов и изгородей. Позднее умерших стали хоронить на кладбище, расположенном за местечком в южной части, налево от дороги, идущей из м. Вертюжаны в село Вертюжаны, где обнаружено 105 могил, из которых нами раскопано три могилы, где оказалось, что в первой могиле зарыто 48 трупов, во второй – 74 трупа, в третьей – 93 трупа…».
По показаниям свидетелей, еще в июле 1941 г. в лагере были отобраны 160 человек, признанных «опасными» евреями, и расстреляны у водосточной канавы, по которой стекают весенние воды в Днестр, канавы глубиной в три метра, шириной – в десять, длиной в 100 метров. При раскопке места было обнаружено большое количество человеческих костей, но произвести расчет не представлялось возможности из-за того, что многие части трупов были вымыты водой и унесены в реку. По заключению комиссии, к моменту ликвидации лагеря осталось «не больше 10 тысяч, остальные 16-18 тысяч были истреблены в лагере» [127].
Охрану лагеря в Вертюжанах осуществляли жандармы уездного легиона и рота части под командованием подполковника Александру Константинеску. Он же непродолжительное время выполнял функции коменданта лагеря, но, по его словам, от нее отказался по следующим мотивам, высказанным им румынским следственным органам после войны: «Евреи, числом 23 000, пригнанные жандармскими легионами из Буковины и Бессарабии, не могли быть размещены в маленьком местечке Вертюжаны, поэтому они представляли груду человеческих существ… Все это в неописуемой ужасающей тесноте – женщины, дети, мужчины, больные люди, люди в агонии, беременные женщины, и ко всему этому лишенные возможности прокормиться. Результат: растущая смертность… Можно себе представить, как настрадались эти несчастные люди до прихода (в лагерь – И. Л), если на моих глазах одни умирали, другие падали в обморок, беременные женщины рожали, все были завшивлены и в нарывах. Это зрелище описать нельзя, оно заставило обратиться в генштаб с просьбой освободить от этой должности, ибо не мог выполнить то, что от меня требовалось» [128].
Но замена, конечно, быстро нашлась, тем более, что такая должность давала возможность разбогатеть на горе людей. 8 сентября 1941 г. начальником лагеря был назначен полковник Агапие Василе. Два капитана – Рэдулеску и Бурадеску – были его заместителями. Последний отличался своим жестоким нравом. Лейтенант Кристя Т. Георге рассказывал: «Отношение капитана Бурадеску к интернированным было тираническое, избивал и бранился. Когда он входил в лагерь, все интернированные старались не попадаться ему на глаза, так же, как прячутся птицы при появлении ястреба. Вокруг него царили страх и террор» [129]. Крестьянин Николай Наливайко, на квартире которого жил капитан Рэдулеску, вместе с сублокотенентом, рассказал, что они чуть ли не каждую ночь устраивали пьянки, приводили «молодых евреек, насиловали их, всю ночь они плакали и кричали» [130]. Этим же занимался Бурадеску.
Лагерное начальство всеми способами старалось наживаться на горе обреченных людей. Комендант и его заместители разными способами забирали у них бижутерию, часы, золотые монеты, кольца, меха, все ценности переправлялись семьям в Румынию. Силами лагерников Агапие и его подручные организовали производство каша из сырья, найденного в местечке. Но никто из узников мылом не мог воспользоваться, все оно, как и получаемая соль, продавалось населению сел, а вырученные деньги растекались по карманам начальства. Чтобы отправлять семьям в Румынию остродефицитное в то время подсолнечное масло, захваченное на местном маслобойном заводе, евреев-жестянщиков заставили изготовить бидоны из жести, сорванной с крыш еврейских домов.
Полковник Агапие решил вымостить камнем улицы и тропинки в местечке, используя дармовой труд узников. Камень нужно было добывать на берегу Днестра и носить в гору. Бывший узник Марчел Исак, участвовавший в выполнении этого «задания», рассказал: «Пригнали истощенных от голода людей, женщин, девушек и детей, чтобы удовлетворить каприз этих двух (Агапие и Бурадеску – И. Л.). Представьте себе колонну из трех тысяч людей с камнями весом в 10-15 кг в руках, удерживаемые сзади прикладами, бегают, чтобы обеспечить высокую производительность… Избиение входило в повестку дня, когда нас отправляли на работу, …такой жесткости, как сейчас, люди не испытали даже во время сооружения пирамид (в Египте- И. Л.)» [131]. Лиза Валовер из м. Единцы вспоминает: «Многие не выдерживали такой непосильной работы, шатаясь под тяжким грузом, теряли равновесилие, падали в Днестр и тонули» [132].
После наведения «порядка» в Вертюжанском лагере полковник Василе Агапие и его заместитель Север Бурадеску были направлены в м. Маркулешты. Здесь они задержались дольше: с 8 октября до 16 декабря. Маркулешты стали сборным пунктом, куда стекались узники из лагерей Бельцкого уезда (Рэуцел, Лимбень, Рышкань, Фэлешть), а также привезенные по железной дороге депортированные из Черновцов. Перед депортацией в Транснистрию в этом лагере все без исключения евреи должны были пройти «проверку», прежде чем перейти Днестр по мосту Резина-Рыбница. На помощь полковнику Агапие и капитану Бурадеску был прислан служащий Национального банка Румынии Иоан Михэеску – палач по природе. Оказавшись после войны на скамье подсудимых и желая, по-видимому, вызвать к себе сострадание, он жаловался на «муки», перенесенные им в Маркулештах, где на улицах и в домах кишело невероятно много злобных мух, не дающих возможность человеку сомкнуть глаз. Да и крысы не щадили даже чиновников. «Усилившиеся дожди, непролазная грязь затрудняли всякое передвижение. Все ходили грязными, возможности помыться не было, неделями ходили немытые… Похолодало, но дров не было. Евреи отдавали часы за буханку хлеба». Так, по рассказу Михэеску, выглядел лагерь Маркулешты, «прелести» которого испытали на себе тысячи и тысячи бессарабских и буковинских евреев [133]. А вот что сообщил после войны следственным органам бывший узник этого лагеря Аурел Кроитору: «2 ноября 1941 г. Маркулешты. Здесь лагерь-сборка. Построенными в поле нас принимают жандармы. Один господин полковник продемонстрировал свою власть. Одного крестьянина из-за того, что остановил подводу где-то в стороне, полковник лично подверг порке – 25 палочных ударов. Несколько наших женщин, видя этот спектакль, теряют сознание, дрожат всем телом. Направляемся в лагерь. Жандармы снабжены заранее дополнительным оружием: дубинкой. Двигайся быстрее – удар. Почему носишь звезду (Давида – И. Л.). Ты жид? Удар. Грязь – по колено. Г-н капитан декретирует: завтра, ранним утром, притащить каменные плиты с кладбища (естественно, еврейского – И. Л.) и вымостить тропу через весь лагерь и до комендатуры. Появляется г-н инспектор (чего бы я ни дал, чтобы узнать, кто он и где сейчас находится этот господин), он вытащил пистолет, три раза выстрелил в воздух и заорал: «Внимание, внимание! Пришла ваша очередь. С вами покончено. Все должны сегодня же сдать то, что сверх 20 кг имеется при себе, включая и продовольствие на 4-5 дней. Одновременно надо передать всякие удостоверения личности. Дипломы, фотографии и вообще все бумаги. Нет разницы, врач ли, адвокат или другой жид. Все вы одинаковы, вы жиды. Начиная с завтрашнего дня, у кого будет найдено что-то из перечисленных предметов, будет расстрелян». Еще 5 раз выстрелил в воздух. Спустя полчаса инспектор с мешочком обошел всех и каждый бросал золото, бижутерию, ценные камни. Усталые от дороги и смертельно голодные, как бешеные, мы бегали к проволочному забору. Несколько крестьян принесли кое-что из еды, но не желают брать деньги, хотят тряпье. Вдруг беда: прибежал на одном дыхании г-н инспектор в сопровождении нескольких жандармов. Удар, удар. «Кто разрешил вам, мать вашу…» и т. д. Опять удар. В ход пущены жандармские дубинки. Мужчины направлены на кладбище таскать камни для тропы. Каждый нагруженный двумя каменными плитами проходит всю дорогу через лагерь. Через каждые 10-15 метров жандармы с дубинкой пропечатывали нас, как на таможне. Торопись, торопись, быстрее… ругань. Просим разрешить покупать продовольствие, так как голодали. Г-н капитан … не разрешает. На второй день жандармы собрали весь багаж сверх 20 кг, лишив нас возможности менять тряпье у забора…» [134].
Слухи о мытарствах буковинских и бессарабских евреев просачивались к еврейским организациям Бухареста, Ясс и других городов. 19 августа 1941 г. председатель Федерации союза еврейских общин Румынии (ФСЕОР) В. Фильдерман и генеральный секретарь М. Карп обратились к министру внутренних дел Румынии с письмом следующего содержания: «В Секурянах (Бессарабия) собраны 25-30 тысяч евреев из Сторожинец, Селетин, Путила, Плоска, Вэскэуць, Вижница, Лужень, Липкан и т. д. Они лишены убежища, питания, одежды и медицинского обслуживания. Никому не разрешается посылать туда помощь. Из-за царящей крайней нужды они обречены на смерть, но это может явиться и угрозой для всего общества, ибо такое скопление станет очагом для появления и распространения инфекционных болезней и эпидемий. Просим устранить эту опасность и разрешить посылать помощь» [135].
Письмо было возвращено его авторам с припиской: разрешение вопроса находится в компетенции только Совета министров.
Очередное письмо с указанием, что целью посылаемых денег является открытие столовых для истощенных и голодающих узников лагерей, было направлено на имя вице-премьера Михая Антонеску. И на сей раз никакого воздействия оно не имело.
28 августа 1941 г. В. Фильдерман и М. Карп направляют письмо на имя самого председателя правительства И. Антонеску. Они просили разрешения направить представителя Ассоциации с продовольствием, медикаментами и деньгами для оказания помощи, открытия столовых и медицинских пунктов в лагерях Секурены, Единцы, Атаки и других местах Бессарабии и Буковины. Подчеркивалось, что военное командование в Яссах даже рекомендовало местной еврейской общине осуществить сбор таких денег, что было сделано, а именно в адрес ясской общины Ассоциация в Бухаресте перечислила 300 000 леев, еще 200 000 собрано ясскими евреями» [136].
Конечно, никакие представители Ассоциации еврейских общин в лагерь допущены не были. Через военное командование, по признанию упомянутого Николау Петри, ему было передано во время его нахождения в Яссах 300 000 леев для узников лагеря в Вертюжанах, он их по прибытии на место сдал кассиру администрации лагеря сублокотененту Петреску. По приказу полковника Агапия в присутствии Николау 50 000 леев были выданы лейтенанту Иуфу Кристя под видом «займа» [137]. Куда делись остальные деньги, осталось тайной, к узникам они не попали.
Один из рьяных проповедников политики решения «еврейского вопроса» в Бессарабии, ее губернатор К. Войкулеску попытался использовать стремление румынских и зарубежных еврейских организаций помочь своим попавшим в беду соплеменникам из «вызволенных» провинций для пополнения казны. В сентябре 1941 г. он предложил правительству создать под контролем государства комитет из евреев по сбору средств среди их единоверцев из Румынии и Америки для оказания помощи узникам гетто и лагерей Бессарабии и Буковины. «Собранные суммы будут централизованы отдельно и составят доход государства», – писал генерал. Взамен узникам через местные административные органы будет обеспечено питание, но дневной рацион члена семьи не должен быть выше солдатского. Как известно, румынский солдат всегда пребывал на полуголодном пайке и побирался у местных жителей. Рассуждая о выгоде своего предложения, К. Войкулеску подчеркивал: «Содержание евреев из гетто и лагерей не будет являться задачей государства (оно с самого начала ею не было – И. Л.), контроль не позволит евреям аккумулировать большие суммы, которые давали бы им возможность коррумпировать административный и полицейский аппарат». Если вспомнить, как власти на местах распорядились деньгами ясских евреев, посланными официально, через военные органы для узников Вертюжанского лагеря, то нетрудно себе представить, куда клонил губернатор своим проектом. Михай Антонеску, прочитав его, написал: «Согласен» [138].
По-иному оценил план К. Войкулеску губернатор Буковины генерал К. Калотеску. Он написал по поводу полученного из Бухареста письма: «Теория, вранье, нужны деньги, а не посылать бумаги».
24 сентября 1941 г. ведущая бухарестская газета «Universul» поместила интервью генерала К. Войкулеску, в котором он, проливая крокодиловы слезы о бедственном положении узников, призывал еврейские организации оказывать помощь своим братьям. Среди прочих целей призыв губернатора должен был опровергнуть все усиливавшиеся среди мировой общественности слухи об истреблении румынскими властями евреев в Бессарабии и Буковине и продемонстрировать гуманное отношение румынского правительства к ним. Еще 1 августа 1941 г. всем почтовым отделениям Румынии было запрещено принимать посылки, а Национальному банку и всем частным банкам – денежные переводы для евреев Бессарабии и Северной Буковины [139].
Кощунство призыва К. Войкулеску состояло еще в том, что к моменту появления его интервью в печати он из уст самого кондукэтора уже знал о предстоящей в октябре 1941 г. депортации всех евреев из Бессарабии в Транснистрию.
Об этом не знала, хотя слухи уже распространялись, Федерация союза еврейских общин Румынии. Она откликнулась на интервью губернатора Бессарабии, направив ему 30 сентября 1941 г. письмо с «признательностью за проявленную заботу» об узниках гетто и лагерей. Наученные горьким опытом исчезновения денег, посланных лагерникам из Вертюжан, руководители Федерации для большей уверенности, что помощь дойдет до заключенных евреев, посчитали нужным просить следующее: разрешить 3-4 делегатам от Федерации посетить концентрационные лагеря в Бессарабии, заодно захватить с собой для лагерников одежду, продовольствие и медикаменты или приобрести это все на месте, а, побывав в лагерях, с участием представителей властей, точно определить нужды узников; организовать для последних на средства Федерации общественные столовые, санитарные пункты и создать условия для проживания в зимнее время; направить группу еврейских врачей для обеспечения медицинской помощи и проведения профилактических мер в целях предупреждения угрозы распространения инфекционных болезней, которые в силу недоедания людей и лишения их элементарных гигиенических условий могут причинить большие потери; в Кишиневе вернуть евреям принадлежавшую им до войны больницу; в гетто и лагерях позволить создавать бригады из ремесленников-евреев, что даст им возможность заработать на жизнь [140].
В правительственных кругах никто не собирался обсуждать вопрос с Федерацией союза еврейских общин, а тем более удовлетворять ее просьбы. Возня вокруг вопроса о помощи узникам гетто и лагерей стала своего рода ширмой, под прикрытием которой шла лихорадочная подготовка к массовой депортации евреев Бессарабии и Буковины. Поскольку многие евреи из лагерей работали за пределами лагеря (на строительстве и ремонте дорог и т. д.), 3 сентября 1941 г. И. Антонеску, находясь в зоне фронта, телеграфировал своему заместителю Михаю Антонеску: «Всех евреев вернуть в лагеря, желательно в лагеря Бессарабии, так как оттуда я их вытолкну в Транснистрию, сразу же, как избавлюсь от нынешних забот» [141].
§ 2. Кишиневское гетто
Кишиневское гетто просуществовало сравнительно недолго. Оно стало своего рода эпилогом еврейского погрома 6-8 апреля 1903 г. – первой в XX в. страшной расправы с евреями, вызвавшей бурную реакцию протеста во всем мире. Если о Кишиневском погроме 1903 г. изданы книги и множество статей, этого не скажешь о последнем Кишиневском погроме, учиненном фашистами летом и осенью 1941 г. Израильский автор, уроженец Кишинева Д. Дорон (Спектор), первым издавший в 1977 г. на иврите книгу «Кишиневское гетто – последний погром», справедливо отмечает: «…история Кишиневского гетто в годы войны – это забытая страница истории Катастрофы, тема малоизвестная даже тем, кто интересуется событиями тех дней и занимается их изучением… Автору приходилось встречать уроженцев Бессарабии и даже Кишинева, которые во время войны находились в Советском Союзе, но в других районах, и которые о Кишиневском гетто ничего не слыхали» [142].
Такое положение во многом объясняется тем, что после войны в живых остались немногие узники этого гетто, и доступ к архивным источникам при советской власти был весьма ограничен. С открытием доступа к ним появилась возможность на более широкой базе источников осветить историю Кишиневского гетто. В 1993 г. опубликована статья автора данного исследования «Последний погром (История Кишиневского гетто)» [143], в 1997 г. – П.А. Шапиро «Евреи Кишинева. Румынская реоккупация, геттоизация, депортация…» [144].
Среди источников хотелось бы отметить «Отчет комиссии, созданной в соответствии с приказом маршала Иона Антонеску, главы государства, по расследованию непорядков в Кишиневском гетто» (далее «Отчет…»), состоящий из двух частей: основной – № 1 (на 45 машинописных страницах), специальной – «Рапорт-расследование № 2» (на 8 страницах) [145].
История создания указанной комиссии такова: получив записку секретных служб, озаглавленную «Гетто – организованный грабеж», разгневанный румынский фюрер созвал 4 декабря 1941 г. срочное совещание, на котором присутствовали товарищ министра обороны генерал К. Пантази, губернатор Бессарабии К. Войкулеску, генеральный секретарь президиума Совета министров О. Влэдеску и другие высокопоставленные чиновники. Маршал, рассчитывавший за счет еврейского добра залатать дыры в бюджете, вызванные неимоверными расходами в связи с войной и пребыванием немецких войск в Румынии, обрушился с резкой критикой в адрес губернаторов, директора Национального банка Румынии и др., допустивших, чтобы еврейские драгоценности разошлись по рукам коррумпированных военных и гражданских чиновников, а то и просто уголовников. «Могу вам сказать, – произнес маршал, – это самое большое разочарование за всю мою карьеру, что при моем правлении имело место то, что произошло, и мое правление, как и прежнее, запятнано мерзавцами. Больше всего обидно, что в этом деле замешано очень много военных. Очень обидно, господин генерал Войкулеску, что у вас на глазах… а ведь вы находились в двух шагах от гетто, произошли более страшные дела, чем в 1918 г., когда определенные господа творили такой же грабеж, брали жидов из Кишинева, отвозили в Криуляны (местечко на берегу Днестра- И. Л.), расстреливали, грабили их и бросали в воду… Я вам изложил эти печальные факты и сказал, что не желаю, чтобы мое правление было запятнано. Произошло обратное. Сегодня заграница использует этот вопрос. Вражеская пропаганда базируется на таком нашем отношении к евреям». Дабы у присутствующих не создалось впечатление, что кондукэтор изменил свою политику в еврейском вопросе, он тут же добавил, что вовсе не изменил ее, подчеркнув, что она направлена против евреев как нации. «Когда я принял меры против евреев, – заявил он, – я принял их не против отдельной личности, а против всей общности…» [146].
Оправдываясь перед своим фюрером, губернатор Бессарабии К. Войкулеску еще до указанного совещания в своем «Меморандуме о еврейской проблеме в Бессарабии» сетовал по поводу того, что «…воров было очень много», уследить за ними и принять меры по их наказанию не было возможности, к тому же отрицательно сказалась с точки зрения охраны гетто «частая сменяемость полицейских и армейских частей» [147].
В день совещания была сформирована упомянутая комиссия из высокопоставленных чиновников, которую возглавил военный комендант Бухареста генерал К. Никулеску. И. Антонеску требовал, чтобы «румынская страна завладела золотом, находившимся в руках жидов» [148].
В представленном комиссией «Отчете…» отнюдь не из жалости к евреям приводится много фактов зверств и грабежей, творимых военщиной, жандармами, полицейскими, гитлеровцами по отношению к узникам гетто. Этот «Отчет…» и другие архивные документы тогдашних румынских властей, а также акты комиссии по расследованию злодеяний фашистов на территории Молдавской ССР позволяют создать более или менее реальное представление о Кишиневском гетто.
Кишинев удостоился повышенного «внимания» румынских властей, а также прибывших в город гитлеровцев. В оперативной сводке № 63 айнзацгруппа «Д», касаясь положения в Кишиневе, сочла нужным подчеркнуть: «Решение еврейского вопроса является одной из наиболее важных проблем», поскольку до войны в городе проживало, по ее данным, «от 60 до 80 тысяч евреев» [149].
В конце XIX и в первые четыре десятилетия XX в. Кишинев действительно являлся одним из крупных центров еврейской жизни в Восточной Европе. Согласно переписи населения 1897 г., в городе проживало 49,8 тыс. евреев (45,9 % всех жителей города), в 1930 г. – 41,1 тыс. (35,7 %), в 1939 г., по данным Института статистики Румынии, «приблизительно» столько же, сколько в 1930 г. Евреи активно участвовали в экономической, политической и культурной жизни города. В начале XX в. из 38 наиболее крупных промышленных предприятий города 29 принадлежали евреям. Среди евреев было много врачей, инженеров, адвокатов. Основная еврейская масса жила в нищете, занималась ремеслом (67 % ремесленников города были евреи), мелкой торговлей, перебивалась случайными заработками. В Кишиневе действовало много культурных, благотворительных организаций [150], имелись еврейские школы – общеобразовательные, профессиональные, религиозные, – были своя больница, поликлиника, приюты для сирот-детей и одиноких стариков, работали около 60 синагог и молитвенных домов, издавались газеты на языке идиш, выступали еврейские артисты и т. д. В первые десятилетия XX в. большое развитие в Бессарабии получило сионистское движение, центром его был Кишинев [151].
В послевоенный период многие евреи, иногда целями семьями, покидали Румынию, сионистская молодежь всякими путями старалась перебраться в Палестину. Среди последних многие были из Бессарабии и Буковины [152]. В результате, а также из-за низкой рождаемости, по приблизительным данным Института статистики Румынии, численность еврейского населения в Кишиневском уезде уменьшилась накануне войны, по сравнению с 1930 г., на 1309 человек [153].
Во второй половине 1940 г., при советской власти, число евреев в Кишиневе возросло за счет тех, которые в межвоенный период в поисках работы переехали в Румынию, а в летние дни 1940 г. перед лицом наступления антисемитизма и фашизма в этой стране вернулись в родной край. По этой же причине в Кишинев и в другие города Бессарабии перебрались и некоторые евреи – уроженцы и жители самой Румынии, надеясь в Советском Союзе избавиться от антисемитизма и преследований.
К моменту вступления фашистских войск в Кишинев большая часть евреев из-за непрерывных бомбежек с воздуха (особенно жестокой бомбардировке он подвергся 6 и 7 июля 1941 г.) покинула город. Одни осели в близлежащих селах, другие успели перебраться через Днестр и отправиться в тыловые районы СССР.
18 июля командующий 4-й румынской армией генерал Н. Чуперкэ назначил заместителем начальника штаба армии полковника Д. Тудосе военным комендантом «Кишинева и его окрестностей». В его обязанность входило и решение «еврейского вопроса» в городе. В приказе командующего полковнику рекомендовалось «находиться в тесном контакте с местным немецким командованием и действовать в полном согласии с ним» [154]. Впоследствии о своих впечатлениях первых дней своего пребывания в Кишиневе в качестве военного коменданта города Д. Тудосе докладывал: «В первые 8 дней не было в городе ни одной немецкой полицейской части. По этой причине немецкие военные части в организованном порядке или изолированными группами, применяя силу, на правах завоевателей совершали акты насилия, забирали и увозили все лучшее и ценное из того, что было на складах, в домах, покинутых или непокинутых… Поиски и присвоение ценностей, которые, как они полагали, запрятаны в домах, в мебели, диванах, под полами, были всеобщим увлечением, к этим актам, подражая, присоединялись и отдельные румынские военные». Полковник Тудосе, будучи комендантом гарнизона и ответственным за дисциплину румынских войск в городе, явно преуменьшает их участие в грабежах и убийствах. Гитлеровцы были нацелены на присвоение содержимого на складах, фабричного сырья и материалов, иногда даже, устраняя силой румынскую охрану, увозили ковры, рояли, дорогую одежду [155].
Не дремали в этой обстановке разгула, анархии и безвластия подонки из местного населения. «Одновременно, – продолжает Д. Тудосе, – во время первоначальной смуты и отсутствия безопасности голытьба окраин, бродяги и в большой мере жители пригорода и близлежащих сел шастали по улицам, врывались в дома и, применяя при необходимости силу, уносили все, что им попадалось на пути». Упомянутый Мариан Мишель, своими глазами наблюдавший за всем, что в эти дни происходило в городе, рассказал: «Сначала воровали все более ценное, но менее емкое. Затем по очереди брали предметы покрупнее, но менее ценные. К мебели первоначально не дотрагивались, только ломали. Были в нерешительности. Не были уверены в том, что евреи не вернутся и не узнают свои вещи у них. С кушеток и мягких стульев срывали только обивку, остальное оставляли на месте. Затем очередь дошла до подушек. Евреи спали на многих подушках, им же (грабителям – И. Л.) они не нужны были. И продавать некому было. Они упростили проблему: разорвали все подушки, вытряхнули пух и крали только материал. Хотя лето было в разгаре, город казался покрытым снегом. От пуха он стал белым. Позже они стали понимать, что покинувшие город больше не вернутся, а мертвые не расскажут, что произошло. Осмелев, они начали обставлять свои дома еврейской мебелью». Другой свидетель этой вакханалии, начальник службы инвентаризации Кишиневской примарии некий Война Поткоавэ писал в своей декларации, что «магалы были полны ворованной мебелью» [156].
19 июля в Кишинев прибыл «уполномоченный главы государства по администрации в Бессарабии» генерал К. Войкулеску. В телеграмме на имя вице-премьера Михая Антонеску он писал: «Нахожусь в Кишиневе с 19 июля, с 10 часов утра. Жизнь в городе замерла. Принял меры по сбору всех евреев в нижней части города, в Вистерниченах (железнодорожная товарная станция города – И. Л.), и использованию всех трудоспособных для расчистки города» [157].
21 июля К. Войкулеску направил военной комендатуре и квестору полиции Кишинева письмо, в котором требовал «в целях организации рационального использования труда жидов» представить «руководству и администрации Бессарабии до 30 июля 1941 г. число «трудоспособных евреев». Он рекомендовал создать рабочие бригады и, по требованию различных организаций, направить на работу. Последние свои заявки на рабочую силу должны были представлять за день, до 14 часов. 28 июля все эти требования руководства области были оформлены в специальном приказе (№ 99). На второй день, 29 июля, К. Войкулеску приказом № 146 обязал всех префектов и примаров произвести инвентаризацию всего недвижимого имущества в городах области [158].
Создание Кишиневского гетто было реализацией упомянутого распоряжения И. Антонеску («ни одного еврея не оставлять в селах и городах, интернировать в лагеря») и настояния зондеркоманды 11 «А». Согласно докладу последней, она выступила с инициативой создать гетто и ввести опознавательные знаки для евреев [159].
На состоявшейся 22 июля встрече К. Войкулеску и Д. Тудосе было решено в срочном порядке создать в Кишиневе гетто, выделив для его размещения «нижнюю часть города, примыкающую к Вистерниченам». В упомянутом приказе К. Войкулеску №61 от 24 июля 1941 г. «О создании в провинции лагерей для евреев» подчеркивалось: «В Кишиневе следует ускорить создание гетто»; «Всех евреев города в трехдневный срок зарегистрировать в примарии с указанием профессии не только мужчин, но также женщин и подростков» [160].
Территория гетто была определена в границах улиц Харлампиевской, Кожухарской, Вознесенской, Павловской с двумя входами и выходами: со стороны улиц Кожухарской и Павловской. Эта так называемая «нижняя часть» города, в отличие от «верхней», где проживало более зажиточное население, была заселена преимущественно бедными слоями еврейского населения. «Нижняя часть» примыкала к железнодорожному полотну и мелководной речке Бык. Здесь скапливалась вся грязь, одноэтажные домики, построенные в основном еще в XIX в., были лишены всяких удобств, отсутствовала не только канализация, но порою даже простой водопровод. Именно эту часть города фашистская авиация целенаправленно бомбила. Сбор евреев в отведенное место для гетто начался 26 июля [161].
Вся операция была проведена за два дня. Военный комендант города полковник Д. Тудосе в августе 1941 г. писал генералу К. Войкулеску, что «эвакуация производилась без извещения, максимум за 10 минут», что не позволило, по его же признанию, евреям «взять с собой необходимое для удовлетворения своих элементарных жизненных потребностей» [162]. Некоторых, вспоминает один из свидетелей, «выгоняли из домов, даже не дав одеться. Были среди них и больные. Несмотря на нестерпимую жару, немцы не разрешали взять с собой даже бутылку воды» [163]. Упомянутый И.Л. Бадаш рассказал: «В доме, находящемся во дворе по улице Николаевской, 115, проживало более 40 еврейских семей, в том числе проживала моя семья. В июле 1941 г. указанных выше жильцов румынские солдаты вывели на улицу, установили против них пулемет, а затем обыскали всех, забрали все деньги и ценные вещи, порвали советские документы, сфотографировали и отпустили. Через пару дней, примерно в конце июля 1941 г., в этот же дом пришли румыны, забрали всех мужчин на работу, а женщинам приказали взять с собой, что можно унести в руках, и пойти в еврейский лагерь – гетто» [164]. Со сборных пунктов под конвоем, в окружении жандармов и армейских солдат евреи с разных концов города отправлялись в его нижнюю часть [165]. Хотя путь в гетто был недлинным, но после многих дней страданий и голода многие были не в состоянии пройти его.
Адвокат Эзра Дубинский, о котором мы уже писали, в своих воспоминаниях «Из Кишиневского гетто в Транснистрию», опубликованных в газете «Ха-Бокер» от 15 октября 1944 г., пишет: ««Переселение» продолжалось два дня. Забыть это невозможно. Тысячи людей, несчастных, убитых горем, шагают посередине улицы под конвоем эсэсовцев. Солдаты жестоко избивают тех, кто отстает. Многие роняют узлы, взятые с собой, падают, встают и снова идут дальше… в нижнюю часть города, которая выделена для еврейского гетто… В первый день всех согнали на площадь и держали часами без еды и питья под дулами пулеметов. Такой «прием» был устроен обитателям гетто.
Фашистские изверги, пока люди под палящим солнцем стояли на площади старого рынка Кишинева (Ильинский базар), относились к ним с невиданным садизмом. Пленникам даже не разрешали оправиться. У одной женщины начались роды, но покинуть площадь ей запретили, и она корчилась в схватках возле дерева на краю площади. К концу дня ради потехи и развлечения стали создавать видимость подготовки евреев к расстрелу. Началась невероятная паника. Под хохот палачей заранее установленные кинокамеры снимали метавшуюся перепуганную толпу» [167].
В конце июля 1941 г. Кишинев посетил сам кондукэтор. Он, по-видимому, был удовлетворен тем, как проводится «этническая чистка». Созрела идея взяться за другие «нежелательные» этносы. 2 августа 1941 г. генеральный секретарь президиума Совета министров Румынии О. Влэдеску направил Министерству внутренних дел письмо следующего содержания: «Ставлю в известность, что господин генерал Антонеску, будучи вчера с инспекцией в Кишиневе, принял следующее решение: изучить проблему кочующих цыган, их следует собрать и направить за пределы границ. Так как оба эти вопроса являются срочными, просим соизволить распорядиться об их решении» [167]. А пока главным оставалось решение «еврейского вопроса».
Покидая свои дома, евреи оставляли свою мебель, большую часть одежды, домашнюю утварь, ковры, забирая с собой лишь то, что можно было унести в руках. «Движимое имущество, оставленное евреями, – сказано в «Отчете…», – стало объектом серии грабежей». В другом документе – «Докладной записке о непорядках в администрации гетто, о незаконных операциях и злоупотреблениях по отношению к евреям», составленном Специальной службой информации, читаем: «При перемещении евреев в гетто в их квартирах оставались очень ценные произведения искусства, но не все было инвентаризировано», что, естественно, позволило блюстителям порядка присваивать их [168]. Справедливости ради следует сказать, что при отправке в гетто и даже уже находясь там, хотя выходить и заходить в гетто без разрешения коменданта военного гарнизона было запрещено, богатые и даже среднего достатка евреи умудрялись разными способами, главным образом путем подкупа коррумпированных военных и гражданских чиновников, унести с собой драгоценности, деньги, дорогостоящие предметы, постель, даже перебросить хорошую посуду и кое-какую мебель. На этом деле по большому счету наживалось, в первую очередь, высокое начальство, но и рядовые охранники гетто не оставались в обиде. Инспектор Кишиневской жандармерии полковник Мекулеску «жаловался» коменданту города полковнику Д. Тудосе: «Солдаты из охраны гетто за определенную сумму денег или небольшие ценные предметы (обручальные кольца, столовые приборы, одежду, постельное белье и т. д.) разрешают евреям покидать гетто» [169]. Установилась, сказано в «Отчете…», цена одного пропуска на выход в город – 1000-1500 леев [170].
Чтобы хоть в какой-то мере снять с себя ответственность за сокрытие от государства драгоценностей, 30 августа 1941 г. К. Войкулеску издал приказ №4 следующего содержания: «Все обладатели золота, в любой форме и состоянии, иностранной валюты обязаны сдавать их в отделения Национального банка; в Кишиневе в течение трех дней, в других населенных пунктах – 5 дней со дня объявления приказа. Национальный банк будет оплачивать по официальному курсу». Это, естественно, коснулось в первую очередь евреев. Но никто не торопился расставаться с ценностями, отдавать их за бесценок Национальному банку.
Что касается движимого имущества, принадлежавшего до 28 июня 1940 г. евреям и еврейским организациям в Бессарабии и Северной Буковине, то декретом-законом №2507 от 3 сентября 1941 г. оно было объявлено собственностью румынского государства и передано в распоряжение ведомства «румынизации и колонизации» [171]. А пока эта передача осуществлялась на практике, еврейская собственность расходилась по рукам разных военных и гражданских чиновников. Сам военный комендант Кишиневского гарнизона полковник Д. Тудосе взял себе «на хранение» находившийся в окрестностях города виноградник площадью в 10 гектаров, принадлежавший до войны еврею Вайсбергу [172]. Генерал К. Войкулеску, стараясь слыть перед кондукэтором последовательным борцом с коррупцией, помешал полковнику Д. Тудосе заиметь виноградник Вайсберга даже под видом аренды. Побывавший на доходной должности военного коменданта с 18 июля до 1 сентября 1941 г. полковник Д. Тудосе был заменен генералом Панаициу. Не помогли полковнику удержаться в своем кресле и выставляемые им заслуга. «Я, – писал он в своем отчете от 12 августа 1941 г., – очистил город от евреев и остатков врагов, придал городу румынский и, главным образом, христианский вид, организовал еврейское гетто таким образом, чтобы в настоящее и будущее время не исходила никакая опасность со стороны этих элементов; я подсчитал оставшееся еврейское население» [173]. Чтобы придать городу «румынский и христианский вид», было осквернено еврейское кладбище, разрушены синагоги, на улицах города рядом с трупами евреев валялись разорванные свитки Торы.
Генерал Панаициу находился на посту коменданта гарнизона Кишинева только до 7 сентября, когда ему на смену пришел полковник Е. Думитреску, превзошедший всех в обогащении за счет евреев.
Военный комендант Кишиневского гарнизона из числа офицеров назначал коменданта гетто. Их также было несколько. Для поддержания «порядка» на территории гетто действовало отделение городской полиции, возглавляемое комиссаром Вирджилом Ионеску.
Охрану гетто осуществляли, сменяя друг друга, армейские (1-ая рота 50-го пехотного полка, подразделение 68-го пехотного полка, фумигационная рота капитана Поенару, 20-й пулеметный батальон подполковника Григореску) и полицейские (рота лейтенанта Пушкашу и 23-я полицейская рота, впоследствии преобразованная в мобильную жандармскую роту под командованием капитана Параскивеску) части [174]. В начале августа охрана состояла из 80 солдат, что позволило некоторым евреям бежать из гетто, но с каждым днем охрана усиливалась. В октябре 1941 г. число охранников достигло 250 человек [175]. Такая сменяемость комендантов и охранников пагубно сказывалась на положении узников гетто. Каждая новая смена старалась использовать момент для наживы за их счет.
Румынская администрация посчитала, следуя примеру гитлеровцев, целесообразным иметь в гетто еврейский комитет в качестве органа, ответственного за претворение в жизнь приказов и распоряжений властей. В полицейском донесении сказано: «Гетто управляется еврейским комитетом из 22 членов во главе с председателем, все отобранные из евреев-интеллектуалов под прямым надзором военного коменданта» [176]. В упомянутом «Отчете…» и в других документах говорится, что комитет состоял из 20 человек: председателя и двух его заместителей, секретаря и 16 членов [177]. Председателем комитета являлся известный общественный деятель адвокат Шмуэль Гутман-Ландау. Каждый день один из членов комитета должен был явиться за распоряжением и приказами к военному коменданту и примару города и обеспечить их выполнение, в частности, по требованию властей предоставить рабочую силу [178]. Комитет обязывался заботиться о бытовых нуждах узников гетто. Удалось создать пекарню, в которой выпекался хлеб, но из перестоявшейся, порченой муки, больницу, далеко не вмещавшую растущее с каждым днем число тяжело больных, открыть аптеку, постоянно и остро ощущавшую недостаток медикаментов.
С образованием гетто политика террора и истребления евреев ничуть не ослабла. Выискивались и придумывались всякие поводы для их уничтожения. Зондеркоманда 11 «А» докладывала, что казнила 68 евреев из «временного лагеря заключения», которые, якобы, «занимались коммунистической деятельностью», и еще 6 евреев – «за поджоги» [179]. Под предлогом, что, якобы, «из их рядов стреляли по немецким солдатам», 27 июля кишиневская полиция сообщила областному инспекторату об аресте 16 евреев, передаче их военно-полевому суду, вскоре они были расстреляны, в том числе 10 женщин [180]. Мотивом для очередного злодеяния послужил пожар, возникший в ночь с 30 на 31 июля 1941 г. и охвативший угольный склад и дом. «В качестве меры воздействия за указанные и более ранние преступления, – читаем в отчете зондеркоманды, – румынский комендант города 31 июля 1941 г. приказал расстрелять еврейских заложников, расстрел был произведен 1 августа 1941 г.» [181].
В расправу с евреями активно включилась Специальная служба информации (ССИ) Е. Кристеску. Бывший начальник секретариата этой службы, уже знакомый нам Траян Борческу свидетельствовал: «Из Ясс Эшелон (оперативная группа ССИ. – И. Л.) отправился в Кишинев, где возобновилась массовая резня евреев. Это совершали те же команды из ССИ, которые действовали в Яссах… Дело о массовых убийствах в Кишиневе привез мне Георге Кристеску-Джикэ» [182]. Другой сотрудник ССИ Константин Михалча рассказал: «Майор Балотеску (уже известный нам по организации погрома в Яссах – И. Л.) принимал участие во всех акциях против евреев. Он в своем центре (в Кишиневе – И. Л.) устроил себе целый склад мебели, посуды и т. д. Его очень ценило руководство ССИ. Он окружил себя сомнительными личностями, среди которых некие Андрей и Ману (Ковач), которых я застал одетыми в форму капитанов. Несмотря на безнаказанность, которой они пользовались, некоторые сотрудники Балотеску были уличены в присвоении дорогих предметов, отнятых у евреев гетто, и наказаны, среди них был и начальник Ману (Ковач). Есть такое дело в ССИ» [183].
Почти ежедневно еврейский комитет должен был по требованию властей выделять определенное число людей на выполнение различных работ: ремонт дорог, погрузку и разгрузку вагонов на железнодорожной станции, уборку улиц, разбор развалин и т. д. Самое страшное: многие, отправляемые на эти работы, истреблялись фашистами. В «Отчете…» упомянутой комиссии, созданной по указанию И. Антонеску, приводятся конкретные примеры таких исходов. Вот один из них: «1 августа 1941 г. к председателю Кишиневского гетто явился немецкий лейтенант, попросивший передать ему для работы на несколько часов 250 мужчин и 200 женщин.
Евреи были собраны, и к назначенному часу явился немецкий офицер в сопровождении трех солдат, которые, отобрав главным образом интеллигентов и красивых женщин, с какой целью был использован даже бинокль, отправились с этой группой в 450 евреев. В тот же вечер из ушедших вернулись 39 стариков, заявивших, что остальные 411 евреев были расстреляны возле Вистерничен, и они специально направлены, чтобы сообщить об этом.
На второй день в гетто явился тот же немецкий лейтенант, подтвердивший этот факт. Проверку проводил и сам председатель общины в сопровождении 20 евреев, которые пришли к общей яме, где были захоронены трупы расстрелянных, чтобы засыпать ее землей, так как захоронение было произведено весьма поверхностно.
Этот факт подтверждал и полковник Тудосе, военный комендант Кишинева» [184]. Среди убитых были инженер Исак Краснянский, инженер Саша Шварцман, Юзя Мильштейн, г-жа Хорнштейн, муж и жена Гохберг, у которых в гетто остался 8-летний ребенок, и др. [185].
В «Отчете…» приводится еще один случай, имевший место 7 августа 1941 г. В гетто явился румынский дорожный инспектор и потребовал предоставить ему для работы на стройке в Гидигиче 500 мужчин и 25 женщин для приготовления пищи. Прошла неделя, и в гетто возвратилось только 200 евреев, совсем потерявших трудоспособность, остальные 325 человек «больше не вернулись» [186]. Гражданка А.И. Посторонка, дом которой находился в черте гетто, рассказала, что с ее двора были взяты на работу 13 евреев, в том числе Рябин Сима (21 год), Вейц Пейся (41 год), Гринберг Хова (17 лет), и варварски расстреляны [187]. Другой свидетель – Я. Орлов – привел такой факт: «У проживающего в нашем доме Шильмана румыны забрали сына, двух дочерей и жену, якобы, на работу, вечером они уже обратно не вернулись. Так случилось и с двумя братьями Гельмана» [188].
Мариан Мишель пишет в своих воспоминаниях: «Каждый день из гетто выводились довольно большие группы евреев. Люди брали с собой чемодан или рюкзак или просто связку. Им говорили, наверное, что их депортируют. В действительности их выводили за город, отводили к оврагу и расстреливали. Стреляли в кучу. Одного убивали, другого ранили, кое-кто даже и ранен не был, но всех засыпали землей» [189]. Рассказывая о расстреле евреев в августе 1941 г. в предместье Вистерничены, упомянутый Бадаш отмечает, что «многих закопали полуживыми» [190].
Наиболее излюбленным местом для расправы с евреями, отмечается в акте комиссии по расследованию злодеяний фашистских захватчиков, было Оргеевское шоссе в северной части города, куда немецко-румынские палачи выводили из собранных в лагере гетто партиями от 300 до 400 человек и на 5-м километре в стороне от шоссе, за конным заводом, в лощине-овраге расстреливали из пулеметов.
Как установила комиссия, трупы расстрелянных здесь советских граждан сбрасывались в 2 большие ямы, имеющие цилиндрическую форму, каждая в диаметре 7-9 метров, глубиной до 16 метров. В число расстрелянных советских граждан входили дети, женщины, мужчины разных возрастов; общее количество расстрелянных и закопанных в этих двух ямах – 1500 человек» [191]. Крестьяне Д. Бакал, И. Арик, Я. Хинкулов, В. Постолатий, которые убирали урожай вблизи этого места, сообщили Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний фашистов в Молдавской ССР, что евреев убивали из пулеметов группами по 30—40 человек, и «крик настолько был жутким, душераздирающим», что они «не могли его слышать и ушли домой».
Убийства евреев совершались и в самом городе. Некоторые свидетели указывали конкретные места в его пределах, где были расстреляны узники гетто (погреб на Ильинском базаре, дом Арона Бондаря и др.) [192].
С каждым днем власти, выискивая всякие поводы, а чаще и без всяких мотивов, ужесточали режим в гетто. Очередным предлогом на сей раз послужило провокационное заявление гитлеровцев, что «в ночь со 2 на 3 августа 1941 г. в гетто снова были выпущены сигнальные ракеты» [193]. 5 августа состоялось совещание, на котором присутствовали: начальник полицейской секретной службы (гестапо) в Кишиневе, военный комендант Кишиневского гарнизона, начальник румынской полиции и другие представители карательных органов. Чтобы нагнать еще больше страху на евреев, на это сборище привели председателя еврейского комитета Ландау. Было решено: «В рамках гетто создать тотчас же лагерь, загнать в него 200 молодых людей в возрасте от 15 до 20 лет, охранять лагерь силами румынских солдат во главе с офицером и, если органами правопорядка будет установлено, что евреи не выполняют приказы и принятые меры или же если будут иметь место покушения на жизнь военного или гражданского служащего или акты саботажа, эти 200 заложников будут расстреляны немедленно». Начальник гестапо заявил, что, якобы, установлено: «…среди 400 евреев, расстрелянных несколько дней назад, были и такие, которые находились на службе у НКВД (Народный комиссариат внутренних дел СССР – И. Л.), и он полагает, что среди евреев гетто многие сотрудничали с НКВД и, когда их обнаружат, они также будут расстреляны». Но, как уже отмечалось, никто из фашистских карателей не утруждал себя в поисках агентов НКВД среди евреев, без суда и следствия расстреливали всех подряд, включая и детей. Было также решено инвентаризировать под контролем военного командования все ценности – золото, бриллианты, платину и др., находящиеся у евреев, и сдать в Национальный банк» [194].
В литературе и документах приводятся различные данные о численности узников Кишиневского гетто. Так, в акте комиссии г. Кишинев по расследованию злодеяний фашистов указано, что в гетто находилось «до 15 тысяч евреев» [195]. По данным Службы главного претора, на конец августа – начало сентября 1941 г. в гетго числилось 10 400 евреев [196]. По данным кишиневской полиции, на 29 сентября в гетто «были интернированы 11 380 человек, то есть 5377 еврейские семьи» [197]. В «Отчете…», без указания, на какое число, приводятся такие данные: общая численность узников гетто 11 525, в том числе мужчин 4148, женщин – 4476 и 2901 ребенок [198]. Среди узников старше 50 лет было 3206 человек, в том числе мужчин – 1502, женщин – 1704. В этом документе сказано: «Только в Кишиневском гетто была предпринята попытка составить полный именной список интернированных евреев, но она не была завершена» [199]. Коррумпированные румынские чиновники меньше всего были заинтересованы в ведении строгого учета и в составлении именного списка евреев. Третий по счету комендант Кишиневского гетто Е. Думитреску полагал это занятием «ненужным» [200]. Евреи считались списанной нацией. Сами евреи, которые искали пути вырваться из гетто или лагеря, старались не фигурировать ни в каких списках властей. Если руководствоваться приведенными румынскими данными, в гетто находилось примерно 18-20 % от общего числа евреев, проживавших в Кишиневе накануне войны. Более половины узников составляли дети и старики, а мужчин до 50 лет было всего 2646 человек.
В «Отчете…» комиссии имеется специальный раздел – «Условия жизни в гетто». «Каждый богатый и бедный, — сказано в нем, – жил за свой счет». К богатым относились те, у кого сохранились ценности. В документе читаем: «С материальной точки зрения, большинство были бедными, из них 3000 полностью лишены средств и еще до помещения в гетто получали помощь от еврейской общины. На собственные средства, будучи более состоятельными, жили около 2000 евреев и только 200 из них можно считать богатыми» [201]. В одном документе кишиневской полиции подчеркивается, что «старики, лишенные средств существования, содержатся местным еврейским комитетом, ремесленники живут за счет своего труда, а некоторые за счет выполнения работ общественного пользования». Если верить этому документу, еврей получает в день за работу «у немецких властей 35 леев и обед, у других – питание и 10 леев» [202]. Это при условии, если по окончании задания его не расстреливали.
Обитатели гетто жили в жутких условиях. Одних узников разместили в домах евреев, успевших эвакуироваться на восток, других – путем уплотнения в квартирах, не покинутых евреями. Теснота, скученность – невероятная. В «Меморандуме» губернатора К. Войкулеску отмечается, что в каждом доме «проживают до 3-5 семейств» [203]. Здесь же сказано, что из-за большой тесноты, отсутствия одежды, белья, медикаментов, антисанитарии получили распространение сыпной и брюшной тиф, «ежедневно умирают 10-15 человек» [204]. В донесении полиции Кишинева от 29 сентября 1941 г. читаем: «Смертность среди евреев достигла в среднем около 14 человек ежедневно» [205]. По другим данным, число умерших составляло 20-25 человек в день [206].
Многие голодали. Гетто было огорожено забором, выходить за пределы его территории было настрого запрещено. Получить пропуск на выход (на 1-2 часа) можно было за крупные взятки. Большое состояние, в том числе на спекуляции пропусками, нажил военный комендант полковник Е. Думитреску. По донесениям секретной службы, «в городе идут разговоры, что военные, главным образом полковник Е. Думитреску, делают дорогие подарки своим любовницам за счет еврейских драгоценностей», и он же «отправил 7 вагонов дорогих вещей за Прут» [207]. Уличенные в казнокрадстве Думитреску и его заместитель и сообщник капитан Александреску были отстранены от должности, первый вроде даже не выдержал позора и покончил самоубийством, а второй был отправлен на фронт, где погиб [208].
Режим в гетто ужесточался с каждым днем. 15 сентября 1941 г. приказом губернатора К. Войкулеску была категорически запрещена выдача евреям временных пропусков для выхода из гетто на какое-то непродолжительное время, отняты даже два пропуска, которыми пользовались члены еврейского комитета, обязанные являться за получением заданий к военному коменданту и примару города, их стали передавать посыльными. Покидать гетто могли только евреи, отправляемые на работу в сопровождении охраны из румынских жандармов и полицейских, а также гитлеровцев [209]. В числе последних часто оказывались молодые еврейские женщины и девушки, их, как рассказывает свидетельница М.Э. Василиу, дом которой находился на территории гетто, «отправляли в притоны» [210]. В секретном донесении Специальной службы информации от 19 сентября 1941 г. сказано, что «ряд лиц полицейского управления к вечеру отправляются в гетто и, под предлогом вызова на допрос, забирают молодых девчат, отвозят их к себе домой и после ночной гулянки отправляют обратно в гетто» [211], если, конечно, не приканчивают.
Непрерывно ухудшалось продовольственное положение узников гетто. Первое время, в определенные дни и часы, разрешался въезд на территорию гетто крестьянских подвод с сельхозпродуктами, но цены, конечно, были недоступны для основной массы узников. Упомянутая М.Э. Василиу отмечала: «Евреи кормились тем, что продавали свои вещи домашнего обихода и одежду» [212]. 22 сентября 1941 г. губернатор К. Войкулеску издал приказ об усилении контроля в гетто, «дабы ничего не вывозилось и не ввозилось для евреев» [213].
В создавшейся ситуации иногда евреям помогали некоторые жители-христиане, дома которых находились в черте гегго. На территории гетто проживало около 100 христианских семейств, их не отселили, им были выданы пропуска на выход и вход в гетто. По-разному эти люди относились к узникам гетто, были и такие, которые снабжали евреев продуктами, укрывали от фашистских карателей. Поскольку помогать евреям считалось преступлением, то делалось это в глубокой тайне. Конкретные факты могли стать известны после изгнания фашистских захватчиков с оккупированных территорий, но в послевоенные годы, в обстановке проводимой в СССР политики государственного антисемитизма, писать и говорить об этой помощи не полагалось.
Лишь после падения коммунистического режима в бывших республиках СССР об этом стали вспоминать, но многих праведников мира к этому времени уже не было в живых. История лишилась множества примеров проявления гуманного отношения не-евреев, в том числе Кишинева, к евреям, оказавшимся в беде.
В Кишиневском гетто находилась Ида Биндер с пятилетней дочкой Аллой. Рядом с гетто проходила Каменоломная улица, на ней жил юноша Павел Старостин. Воспитан был Павел в духе человеколюбия, среди друзей у него были и евреи, общаясь с ними, он научился разговаривать на идиш. Он своими глазами видел, как фашисты издевались над евреями, и решил в меру сил помочь им. Мать Павла, Анна Старостина, работала до войны с Идой Биндер. С помощью своей подруги Варвары Анне удалось помочь Иде бежать из гетто, укрывалась она в доме Старостиных. «Укрыл я Аллу, – рассказал спустя много лет Павел Филиппович, – в узком переулке между одноэтажными небольшими домами, которые находились рядом с нашим двором. Помогла мне в этом моя бабушка Евгения, которая владела хорошо немецким языком… Во время одной из облав немецкий офицер проверял наш дом и, услышав родную речь из уст моей бабушки, не стал осматривать нашу квартиру, расспрашивать соседей и ушел…». Пока Ида Биндер находилась в гетто, Павел Старостин передавал ей еду и одежду. В ноябре 1941 г. Анна Старостина раздобыла фальшивые документы для Аллы и Иды, снабдив одеждой и обувью на дорогу, помогла отправить их в Бухарест. Павлу Старостину, его матери Анне и бабушке Евгении Институт Катастрофы и героизма «Яд Вашем» присвоил почетное звание «Праведник народов мира», выдал диплом и медаль, а также на территории музея в Иерусалиме посажено дерево в честь семьи [214].
Отдельные факты о попытках помочь евреям гетто узнаем из документа местных властей. Как явствует из полицейского донесения, житель Кишинева К. Динеску, бывший шофер табачной фабрики, пенсионер, уроженец г. Тырговиште (Румыния), спрятал у себя во дворе 7 евреев-стариков (А. Гишера, супругов Г. и С. Рехелис, Б. Комара, Ш. Гольденштейна, М. Шварцмана, Е. Лемперта), но они были обнаружены жандармами [215]. Не повезло и бежавшей из гетто группе евреев, скрывавшихся в селе Зембрень Яловенского района. Они также были схвачены жандармами [216]. Но среди неевреев, проживавших на территории гетто, были и бессердечные мародеры. Мариан Мишель был свидетелем таких сцен: «Когда евреи строились в колонну, отправляясь на смерть, когда старушка-мать, плача, обнимала своего сына, тогда кто-то из местных христиан, может, даже живших всю жизнь по соседству, а может, даже друзья, налетал, чтобы вырвать из рук еврея сверток или шапку с головы» [217].
Живя в непрерывном страхе быть уничтоженными, испытывая голод и подвергаясь постоянным издевательствам, узники гетто искали различные пути выхода из ситуации. Попытки спрятаться в селах, даже при помощи сердобольного крестьянина, почти всегда кончались неудачей. Очень редко удавалось это и в городе. Относительно богатые евреи, которых каким-то образом обошли сталинские чистки и депортации в 1940-1941 гг. и которые сохранили какую-то часть своих богатств, пытались вырваться из гетто, перебраться в Румынию, а дачыне искать пути отъезда в Палестину, Америку и т. д. Еврейский комитет Кишиневского гетто пытался даже получить официальное разрешение на выезд какой-то части состоятельных евреев. С этой целью был нанят бухарестский адвокат Опря С. Алексе, который должен был вести переговоры об этом с властями. На первый раз «за услуги» ему заплатили 103 500 леев, но, как явствует из документов, «эмиграции были запрещены, все завершилось безрезультатно» [218].
Кое-кому из богатых евреев удалось запастись документами на право проезда до Бухареста и Констанцы с последующим отъездом в Палестину от самого полковника Думитреску, но в последний момент они были у них отобраны [219]. Были и такие, которые за высокую плату прибегали к «услугам» румынских и даже немецких офицеров [220]. Но очень редко кому удалось выкарабкаться из гетто и обрести свободу.
В целях изъятия у богатых евреев припрятанных ими драгоценностей и валюты власти устраивали им ловушки. Так, с ведома губернатора К. Войкулеску, прикомандированные к его ведомству тайные агенты К. Мадан, И. Кожокару, И. Неду и др. вступили в контакт с группой евреев на предмет переправы их из гетто в Бухарест. Когда один из членов этой группы из 13 человек вручал К. Мадану 120 000 леев и 40 золотых предметов, им объявили, что они арестованы за попытку подкупа государственных чиновников. В присутствии прокурора в помещении Специальной службы информации евреям был устроен поверхностный обыск и отнятые ценности переправлены Национальному банку. Когда прокурор удалился, агенты произвели настоящий обыск и присвоили себе, как отмечал в своем письме на имя министра юстиции Румынии главный прокурор апелляционного суда Кишинева Троян Некулеску, «значительные ценности» [221]. Кондукэтор, узнав об этом, а таких фактов было много, распорядился запретить впредь применение «ловушек», поскольку «исполнители попадают в число преступников» [222].
По определению упомянутой правительственной комиссии, созданной И. Антонеску для расследования «неполадок» в Кишиневском гетто, всего лишь 200 из многотысячной массы узников можно было отнести к «богатым», уповавшим на спасение из фашистского ада благодаря своим деньгам и драгоценностям, а также связям с жаждавшими разбогатеть коррумпированными чиновниками румынской администрации. Основная голодающая масса узников гетто на это рассчитывать не могла, она надеялась на какое-то спасительное чудо. Тайная полиция (сигуранца) Кишинева, следившая за настроениями евреев гетто, докладывала вышестоящему начальству: «Среди еврейского населения господствует недовольство, так как оно считает себя жертвами неблагоприятных для себя обстоятельств и подвергается очень жестокому режиму. Евреи надеются, что в ближайшее время власти подвергнут тщательной проверке всех евреев и невиновным предоставят такой же режим, как евреям Старого королевства. Их озабоченность переходит в отчаяние по причине того, что они не в состоянии содержать себя, голодают, отсутствуют у них одежда и деньги. Они думают о своем положении в связи с наступлением зимы» [223].
По-видимому, многие узники гетто не сразу поняли весь смысл предпринятой военно-фашистской диктатурой И. Антонеску «этнической чистки», полагали, что они отдуваются за преступную деятельность каких-то лиц. Но время шло, власти не отделяли невиновных от виноватых и не собирались это делать, издевательства продолжались и принимали все более жестокий характер, людей без суда и следствия убивали. В середине сентября 1941 г. все усиливались слухи о предстоящей депортации бессарабских евреев в Транснистрию.
В отношении евреев Кишинева правители Румынии не ставили вопрос о сохранении в городе какой-то части их для использования в качестве специалистов в промышленности, строительстве, торговле и т. д., как, например, в Черновцах, о чем будет сказано дальше. В Кишиневе наиболее важные промышленные предприятия были разрушены в результате бомбардировок немецкой авиацией или уничтожения советскими властями перед отходом из города Красной армии в порядке претворения директив, содержащихся в постановлениях СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей и речи И.В. Сталина от 3 июля 1941 г.
И в перспективе И. Антонеску не собирался придавать Кишиневу характер индустриального центра Бессарабии. В беседе с группой архитекторов, состоявшейся 5 декабря 1941 г. относительно «реконструкции» Кишинева, кондукэтор заявил, что город «не получит больше такого развития, какое имел при русских», т. е. с тенденцией роста, что для Румынии он был и останется центром «аграрной области» и поэтому его население не должно превышать 100-110 тыс. жителей, а площадь должна быть уменьшена [224]. Естественно, что в состоявшемся разговоре не говорилось о строительстве фабрик, заводов, электростанции, жилья и т. д. Следовательно, по мнению румынского правителя, и в специалистах-евреях потребности в Кишиневе не было.
§ 3. Черновицкое гетто
8 июля 1941 г., на четвертый день после занятия немецко-румынскими войсками г. Черновцы – административного центра Буковины, с Бухарестского вокзала в сторону этого города отправился поезд, в котором находились три будущих губернатора «вызволенных» провинций: генерал К. Войкулеску, профессор Г. Алексяну и полковник Риошану. Последний, известный своими дружескими отношениями с кондукэтором, стал, как было сказано выше, «уполномоченным генерала Антонеску по администрации Буковины».
Сам кондукэтор посетил Черновцы 24 июля 1941 г. В интервью румынским и иностранным журналистам он поделился своими планами «реорганизации вызволенных провинций». И. Антонеску хвастливо заявил, что «лично будет руководить организацией Бессарабии и Буковины», что с прежним отношением к этим областям покончено (признание их ущемления – И. Л.), и «утверждается новый порядок, основанный на честности и труде, справедливости и правдивости» [225].
Важнейшим элементом этого «нового порядка», как неоднократно объявлялось, была «румынизация и колонизация отвоеванных провинций». Этой задаче в основном была подчинена предпринятая в августе-сентябре 1941 г. перепись населения и имущества в Бессарабии и Буковине. В Черновцах, согласно этим сведениям, находилось 45 759 евреев (58,1 % всего населения города). По данным местной полиции, в городе проживало 79 313 человек, в том числе 17 965 румын, 3777 поляков, 8248 украинцев, 1623 немца, 149 венгров, 47 237 евреев и др.[226]. Надо полагать, что евреев было больше, так как, заподозрив в этой переписи что-то неладное, многие старались не попадаться на глаза учетчикам, тем более, если кто-то собирался каким-то образом окольными путями перебраться в Палестину или Америку.
После массовых арестов и убийств, учиненных над евреями Черновцов в июльские дни 1941 г., посеянный среди них страх не утихал. Все знали, что в области идет изгнание евреев из сел и местечек, и под охраной свирепых жандармов их отправляют в созданные на севере Бессарабии концентрационные лагеря, что в пути многие лишаются жизни, что в самой области в ряде городов созданы гетто. В самих Черновцах были взяты в качестве заложников 50 евреев, которые должны были ответить своей жизнью за всякий «акт насилия против представителей румынской и немецкой администрации» [227]. Окружающая атмосфера, естественно, угнетающе действовала на каждого еврея-черновчанина, с ужасом ожидавшего, что принесет ему завтрашний день.
В упомянутом поезде, в котором из Бухареста в Черновцы следовали губернаторы, ехали и некоторые высокопоставленные чиновники военной и гражданской администрации Буковины, среди них и вице-примар муниципия Черновцы Траян Попович. 1 августа 1941 г. он был повышен в должности, стал примаром (мэром) этого города. На этом посту он проявил себя как последовательный защитник евреев от фашистского произвола, его заслуги были отмечены в Израиле: в 1969 г. ему было присвоено звание «Праведник мира», в аллее Праведников Яд Башема посажено дерево его имени. Записи Траяна Поповича о годах его пребывания в должности примара проливают свет на ряд важных моментов истории Черновицкого гетто и депортации евреев из этого города.
В Черновцах в силу целого ряда субъективных и объективных причин румынские власти не приступили сразу, как в Кишиневе, к созданию еврейского гетто, хотя вопрос об этом неоднократно ставился. «Спустя несколько дней после моего назначения примаром, – пишет Траян Попович, – во время рабочей встречи с губернатором Риошану появилась оказия поговорить о еврейских проблемах. Покойный губернатор попросил выделить район города для организации гетто. Я изложил ему свою отрицательную точку зрения по этому вопросу, показал абсурдность этой средневековой меры соотносительно с уровнем культуры черновицкого еврейства, обосновал, что с технической точки зрения не могу допустить придание городу позорного вида путем ограждения части его колючей проволокой и забором из досок. Черновцы, с его обликом западного города, с муниципальной точки зрения отказываются от такого осквернения его эстетики».
А. Риошану, хотя и признал правоту примара, предупредил, что отстоять его точку зрения будет невозможно, ибо на него нажимают из Совета министров и по телефону его осаждают вопросами: «Есть ли гетто?». Стоял даже вопрос о посылке делегации во главе с примаром дая изучения немецкого опыта организации гетто в Люблине, Кракове, Франкфурте-на-Майне [228].
После войны в своих показаниях румынским следственным органам генерал И. Топор, один из главных исполнителей политики «окончательного решения еврейского вопроса» в Бессарабии и Буковине, сообщил некоторые детали подготовки депортации буковинских евреев: «В ходе визита Его Величества короля и маршала в Черновцы после реоккупации города, во время обеда, устроенного губернатором, в котором принимал участие и бывший маршал Антонеску, я слышал, как последний обратился к бывшему губернатору Риошану: «Избавь мне Буковину от евреев, в противном случае я избавлюсь от тебя». В этот же день, при прощании, бывший маршал мне сказал: «Я дам приказ об эвакуации евреев из Буковины». Примерно в сентябре 1941 г., находясь у вагона маршала, генерал Ионициу сказал мне: «Поскольку организация эвакуации евреев из Буковины уже готова, возможно, есть необходимость отправиться туда, чтобы присматривать за эвакуацией и позаботиться о том, чтобы движение поездов не задерживалось» [229].
Пока шла эта подготовка, как отмечалось, в соответствии с приказом военных (режим военной оккупации в первые месяцы сохранялся) и гражданских властей, все черновицкие евреи должны были носить прикрепленную к верхней одежде «звезду Давида», ходить по городу и пользоваться рынком только в установленные для них часы, выполнять трудовую повинность и т. д. [230]. 16 августа 1941 г. А. Риошану докладывал в Бухарест, что, согласно приказу Верховного главнокомандования, только из Черновицкого уезда «эвакуирован за Днестр 2951 еврей, а ежедневно на работах общественного характера используются 5000 евреев» [231]. К этим работам относились: ремонт железных и шоссейных дорог, заготовка щебня для них, разборка развалин, уборка улиц, погрузка и разгрузка вагонов на железнодорожной станции и т. д. «Каждый день, – с рассвета до темноты, – вспоминает Абрам Курц из Черновцов, – захватчики гнали нас на самые трудные и грязные работы. Еды не давали, зато избивали беспощадно на каждом шагу» [232].
Как и повсеместно, куда вступали немецкие и румынские союзники, в Черновцах с первых дней началось разграбление «трофеев», к числу последних относилось имущество лишенных человеческих прав евреев. Гитлеровцы прибрали к рукам, в первую очередь, сохранившиеся на складах ценности, оставленные советами. 5 августа 1941 г. А. Риошану телеграфировал в Бухарест, что немецкие братья по оружию, «открыв предварительно огонь из пулеметов, отстранили румынскую охрану от различных складов и нагрузили машины всевозможными вещами» [233].
Из еврейских квартир, как покинутых, так и с жильцами, вывозились дорогостоящие предметы: пианино, персидские ковры, фаянсовая посуда и др. По сообщениям секретных служб, генерал К. Войкулеску до занятия должности в Кишиневе во время своего недолгого пребывания в Черновцах при отъезде прихватил грузовик «с вещами, в том числе дорогими персидскими коврами» [234]. Траян Попович в своих записях уточняет: «Войкулеску на память увез из Черновцов при отъезде два грузовика с персидскими коврами» [235].
30 августа 1941 г. А. Риошану внезапно скончался. При нем, по утверждению Т. Поповича, «лагерь как средство наказания оставался скорее проблемой теоретической». Он полагал, что, поскольку А. Риошану по натуре был «более гуманным», ситуация черновицких евреев была бы не столь тяжелой. «Положение радикально изменилось, -пишет Т. Попович, – когда к руководству Буковиной пришел генерал Калотеску, также из близкого окружения кондукэтора. Он, как генерал Антонеску, родом был из г. Питешть (уезд Арджеш), в бытность его генеральным секретарем Министерства обороны Румынии оба генерала сотрудничали.
С приходом К. Калотеску положение черновицких евреев ухудшилось. За придуманные нарушения еврея тут же отправляли в лагерь для «подозрительных», а то и прямо предавали военно-полевому суду. Еврейских детей лишили права посещать городские школы, банкам на почте запрещали выплачивать денежные переводы, посылаемые евреям родственниками, организациями. Передвижение по городу было ограничено с 10 до 13 часов. По сравнению с другими жителями города, еврей за хлеб должен был платить двойную цену. Специалисты-евреи, привлеченные на работу в государственные и частные предприятия, должны были 30 % своего заработка отдавать ведомству румынизации». Не пощадили власти даже умалишенных, в том числе буйных. Их выселили из психбольницы города и поместили «в ужасающей тесноте в состоянии неописуемой грязи и страшной бедности. Отупение этих несчастных заслуживает пера Данте».
«Странно, – пишет Траян Попович, – как евреи выдерживали эти придирки, преследования и притеснения». А ведь следует отметить, что, по сравнению с бессарабскими лагерями в Вертюжанах, Секурянах и Единцах, в Черновцах положение евреев было значительно легче. Продолжая свою мысль об издевательствах над евреями Черновцов, Т. Попович рассуждает: «При этом никакого ропота негодования, сопротивления, никакого акта саботажного характера, никакого ворчания. В своей смиренной тысячелетней судьбе, в мистической жертвенности трагедии они, как преследуемые тенями неистовства, несли на плечах свой рок» [236].
Отстранение евреев от хозяйственной жизни в городе и области, как, впрочем, и во всей Румынии, наносило невосполнимый ущерб экономике и финансам страны. На заседаниях правительства и различных совещаниях кондукэтор и его заместитель Михай Антонеску, признав это, заговорили о том, что «есть категория евреев, которых нельзя тотчас же заменить на занимаемых ими должностях без ущерба для государства и, не отказываясь «от реализации национальной проблемы румынизации», во имя защиты «экономического потенциала страны» какое-то время следует допустить «сотрудничество румын с евреями» в плане перенятая опыта последних и с тенденцией замены затем «еврейского элемента» [237].
Присутствуя 9 сентября 1941 г. на заседании правительства, на котором речь шла об этом, К. Калотеску жаловался: «Главным образом в Черновцах вся промышленность (была-И. Л.) в руках евреев» [238].
На этом же заседании, касаясь положения в Черновцах, И. Антонеску потребовал от своего уполномоченного К. Калотеску все скопившиеся в городе в большом количестве товары направить в Старое королевство, предупредить их переправу в зарубежье. Как обычно, кондукэтор не упустил возможности разразиться очередной антисемитской тирадой. «Евреи, – сказал он, – вступили в сделку с местными немцами и нашими полицейскими. В то время как раньше немецкое население поголовно истребляло евреев Буковины, в настоящее время оно взяло их под свое покровительственное крыло и защищает их против нас. По-видимому, евреи сговорились с ними известными им способами. То же самое с полицией. Поэтому полицию следует оздоровить, начиная с верхушки и кончая уличным городовым». Не забыл кондукэтор и украинцев, которые «скупают еврейские магазины» [239].
Все это был очередной маршальский бред. Еще при советской власти все евреи Северной Буковины и Бессарабии, и не только евреи, в результате проведенной национализации лишились в основном своих промышленных и торговых предприятий и никакими товарами на экспорт не владели. В постановлении правительства И. Антонеску от 3 сентября 1941 г. о восстановлении частной собственности в Бессарабии и Северной Буковине было оговорено, что это не распространяется на недвижимую собственность евреев, принадлежавшую им до 28 июня 1940 г., вся она становилась собственностью румынского государства и передавалась ведомству румынизации и колонизации. В Северной Буковине были переданы этому ведомству 22 155 зданий, 492 промышленных предприятия, тысячи магазинов, складских помещений, ранее принадлежавших евреям, главным образом в Черновцах.
Если в Кишиневе, как отмечалось, при отступлении советских войск из города многие промышленные предприятия были выведены из строя, в Черновцах в связи с быстрым продвижением фронта это осуществить не удалось.
Потребности войны диктовали необходимость как можно скорее пустить в действие уцелевшие предприятия. Оказалось это совсем не просто. Новые хозяева и арендаторы бывших еврейских предприятий, хлынувшие из Старого королевства, оказались в массе своей мало- или совсем некомпетентными хозяйственниками. Забегая вперед, отметим: согласно данным губернаторов Буковины, в городе Черновцы и области в конце 1941 г. работало 82 из 230 крупных предприятий, в том числе пищевых – 42 из 110, деревообрабатывающих 5 из 26, текстильных и трикотажных – 12 из 35 и т. д. На всех действующих предприятиях было занято 4277 рабочих и служащих против 30 271 в середине 1940 г. [240]. Остро ощущался недостаток квалифицированных рабочих, мастеров, инженеров. На всех действующих предприятиях работало лишь 265 квалифицированных специалистов при потребности в 3674. Решить эти проблемы в тот момент можно было, только используя специалистов-евреев, которых в Черновцах было немало. Этим во многом определилась политика в городе по отношению к части местных евреев, но это отнюдь не означало полного отказа от их депортации из Черновцов, а тем более из области.
6 октября 1941 г. на заседании Совета по интендантству И. Антонеску по поводу «еврейского вопроса» заявил: «Что касается евреев, я принял меры, чтобы окончательно и полностью удалить их из этих краев. Мероприятия в процессе осуществления. У меня в Бессарабии имеется примерно еще 40 000 евреев, которые в течение нескольких дней будут переправлены за Днестр, а если обстоятельства позволят, отправим их за Урал… Следовательно, еврейский вопрос – это вопрос, который решается в течение нескольких недель и будет решаться для Буковины, ты должен быть готов к этой мере». Присутствующий генерал К. Калотеску отрапортовал: «Меры уже приняты» [241].
Это было действительно так. Траян Попович пишет, что 29 сентября 1941 г. на совещании у К. Калотеску, на котором присутствовал присланный из Бухареста представитель сигуранцы (тайной полиции) Стэнеску, от него как мэра города потребовали проект размещения в городе еврейского гетто. Все его доводы против организации гетто с ссылками на высокую культуру буковинских евреев, их роль в экономическом развитии города были отвергнуты. Выяснилось, что на создании гетто настаивали и гитлеровские эмиссары. О предстоящей депортации евреев на этом совещании речи не было, хотя, как показано будет дальше, К. Калотеску об этом уже давно знал [242].
4 октября 1941 г. Генштаб румынской армии, на который была возложена организация депортации евреев, уведомил Черновицкую военную комендатуру о наличии приказа маршала И. Антонеску «всех евреев из Буковины в течение 10 дней отправить за Днестр» [243]. В Черновцы был направлен представитель Генштаба подполковник Г. Петреску, который вместе с губернатором Буковины К. Калотеску и главным претором генералом И. Топором должны были осуществлять руководство и наблюдение за ходом организации гетто и проведение операции по депортации евреев из города.
Вся эта операция, как подчеркивалось в «Информационной сводке» румынской секретной службы (SSI) от 16 октября 1941 г., «готовилась в строжайшем секрете, чтобы евреи не покинули город» [244].
В какой-то мере властям это удалось. Ничего не подозревая, Федерация союза еврейских общин Румынии 6 октября 1941 г. обратилась с письмом к губернатору Буковины К. Калотеску, в котором говорилось: поскольку в Северной Буковине «во время оккупации» советами еврейские общины были распущены, а в настоящее время «еврейское население в разных городах и особенно в концентрационных лагерях находится в страшно тяжелом положении и отчаянно обращается за помощью, Федерация просит позволить ей оказать такую помощь и в этих целях разрешить: 1) воссоздать в населенных пунктах Северной Буковины еврейские общины для контакта с военными и гражданскими властями, сбора средств у более состоятельной части еврейского населения и выполнения других нужд общественной значимости; 2) посещение 3-4 делегатами Федерации концентрационного лагеря и гетто в Буковине, чтобы вместе с местными военными и гражданскими властями «точно определить нужды еврейского населения в части продовольствия, одежды и медицинской помощи»; 3) организацию делегатами общественных столовых, зимних помещений и санитарных пунктов; 4) направление группы врачей для «организации медицинской помощи и проведения профилактических мер» и тем самым предупредить распространение инфекционных заболеваний, которые «при отсутствии питания и гигиенических условий представляют опасность для всей страны» [245].
В порядке подготовки к созданию гетто военный отдел губернаторства подготовил ряд документов. В компетенцию этого органа входило составление всяких свирепых приказов, распоряжений, главным образом касающихся режима содержания евреев. Возглавлял этот отдел губернаторства майор Стелиан Маринеску, бывший начальник одного из отделов Министерства внутренних дел Румынии при министре-железногвардейце генерале Петровическу. Здесь майор прошел солидную школу юдофобства и проявлял особое усердие при претворении в жизнь антиеврейских мер, приказов и распоряжений, подписанных губернатором К. Калотеску.
9 октября 1941 г. губернаторство направило военному коменданту Буковины распоряжение № 36 об «установлении вокруг муниципия Черновцы охранного пояса, чтобы не позволить евреям покинуть город» [246]. На второй день К. Калотеску уведомил военное командование и Черновицкий инспекторат жандармерии о возложении на них практического проведения операции по сбору и охране евреев в гетто с последующей их депортацией. В документе указано, какие жандармские и армейские части должны быть задействованы, подчеркнуто, что операция по сбору евреев в гетто проводится 11 октября 1941 г. по утверждаемой программе, отмечено, что для отправки депортарованных ежедневно выделяются два железнодорожных состава по 50 вагонов в каждом. Военному командованию и жандармерии было приказано «в этот день, с самого раннего утра, принять все необходимые меры, чтобы не допустить никакого акта, наносящего ущерб порядку и причинение убытков государству. Поскольку с этого момента все еврейское имущество становится собственностью государства» [247].
Приняты были меры по изъятию у евреев драгоценностей и валюты. 11 октября 1941 г. Министерство финансов направило Национальному банку письмо следующего содержания: «Оплата евреям при покупке бижутерии и ценных металлов осуществляется в рублях из расчета 1 рубль равен 40 леям. Драгоценные камни и другие ценные предметы будут оплачены на основе расценок, установленных специалистом-экспертом, и только из расчета 20 % этой расценки, что эквивалентно соотношению между официальным курсом золота и его стоимостью при свободном курсе». Далее в этом письме подчеркивается: «Озаботьтесь, чтобы перед отправкой этой категории евреев были отобраны квитанции о вложениях в рублях» [248]. Смысл этой грабительской «кухни» нетрудно разгадать. Назначенный государством оценщик предмета, как отмечали сами представители, устанавливал «смехотворные цены», ничтожные (derizoriu), значительно ниже действительной цены предмета. Из этой суммы еврей получал только 20 %, притом не в румынской валюте, а в утративших свое хождение рублях, на них он ничего не мог купить. Но и рублями «покупатель» не разбрасывался: курс рубля приравнивался к 40 леям. Иными словами, еврей за сданные румынскому Национальному банку драгоценности фактически ничего не получал. Стоит ли удивляться, что евреи всячески старались припрятать свои драгоценности, чтобы в беде приобрести кусок хлеба или спасти жизнь семье. Напомним, что летом 1940 г. при обмене румынской валюты на советскую, под видом лишения «эксплуататорских классов» Бессарабии и Северной Буковины денежных средств, также установили курс рубля – 40 леев, хотя на эти сорок леев по тогдашним ценам можно было на «освобожденной территории» купить в 4-5 раз больше, например, хлеба, чем на этот рубль в СССР. Румынские власти спустя год проделали с обменом денег такую же грабительскую операцию.
Губернатор был уверен, что геттоизация и депортация евреев будут сопровождаться массовым грабежом их имущества со стороны не только уголовных, но и алчных слоев из среды местных жителей, не желавших упустить возможность обогатиться на еврейском горе. Тем самым от казны могли уплыть большие ценности, что вызвало бы гнев кондукэтора. Желая себя обезопасить с этой стороны, К. Калотеску издал 11 октября 1941 г. грозный приказ № 38, который вступал в силу в этот же день с 7 утра и начинался словами: «Будут наказаны смертью: все те, которые будут предаваться беспорядкам, насилию, не будут подчиняться приказам военных властей, будут подстрекать других к грабежам, присваивать себе ценности из покинутых ими домов». Приказом была запрещена покупка и продажа бижутерии, драгоценных металлов, за нарушение – тюремное заключение от 10 до 20 лет. Срок от 5 до 8 лет каторжных работ грозил лицам, которым были «известны случаи вышеуказанных нарушений, но о которых они не донесли властям» [249].
«Программа сбора в гетто евреев из Черновцов», составленная аппаратом губернатора, предусматривала с 5 до 7 утра 11 октября 1941 г. оповещение и сбор, при содействии полиции, всех членов руководства еврейской общины г. Черновцы и его окрестностей. Ровно в 7 часов утра им зачитывался приказ №’38 и регламент гетто, в границах которого должны находиться все без исключения евреи города. Далее, согласно программе, члены еврейского комитетас 8.00 до 9.30, одновременно и полиция через «Объявление» должны оповестить всех евреев о необходимости до 18.00 перебраться в гетто. Доступ на территорию гетто был закрыт для всех посторонних, в нем могли оставаться жители-неевреи на основе удостоверения личности и доказательств проживания в этом районе [250].
В расклеенном по городу «Извещении» говорилось, что операция по сбору в гетто начинается 11 октября 1941 г., будет продолжаться 8 часов и завершится в тот же день в 18.00. Евреи, застигнутые в городе после этого часа, а также те, которые при переселении в гетто «окажут сопротивление, попытаются или уничтожат принадлежащие им ценности», «будут расстреляны». Каждому еврею разрешалось брать «теплые вещи, одежду, продукты питания на много дней», а именно на время пребывания в гетто и в пути депортации, но «в рамках того, что может каждый унести с собой», имея при этом в виду, что «никто не сможет больше возвратиться в прежнюю квартиру».
Покидая свое жилище, еврей должен был составить опись оставленного имущества, на запечатанном конверте написать свою фамилию и имя и вместе с ключами от квартиры сдать представителю власти. Евреям, проживавшим на территории гетто, таких было около 5000, вменялось в обязанность «принимать евреев-поселенцев». Всем евреям гетто было приказано в обязательном порядке сдать свои драгоценности и иностранную валюту представителям Национального банка по вышеупомянутому курсу, установленному Министерством финансов Румынии [251].
Для гетто была выделена небольшая территория, примыкающая к железной дороге, в восточной части города, в районе еврейского кладбища, охватывающая на 11 октября 1941 г. улицы Буковинскую, Лукьяна Кобылицы, Русскую, Виноградскую, часть Шевченко, Анри Барбюса, Горького, часть Богдана Хмельницкого [252]. «Этот район, – по словам мэра города, – который даже при большой тесноте мог вместить 10 000 человек, должен был вместить более 50 000, не считая христианское население, проживающее в нем. С того времени и по сей день название загон для скота принадлежит мне» [253].
10 октября в кабинете губернатора К. Калотеску собрались все ответственные лица за проведение операции по организации гетто и депортации евреев. Присутствовали главный претор генерал И. Топор, представитель Генштаба подполковник Петреску. Приглашен был и примар Траян Попович, аппарат которого должен был принять от евреев покинутые дома и квартиры. Последний еще раз попытался убедить присутствующих в преступности этой акции и тяжелых последствиях для страны на будущей послевоенной мирной конференции. Но губернатор оборвал его, указав, что есть приказ маршала, и присутствующие генерал И. Топор и подполковник Петреску присланы проследить, как он выполняется. Генерал Василе Ионеску присоединился к мнению Т. Поповича. По словам последнего, В. Ионеску, обращаясь к губернатору К. Калотеску, сказал: «Не делайте этого, господин генерал. Это свинство, то, что замышляется. Это грех, большой грех…». При уходе В. Ионеску жаловался Т. Поповичу, что на требование предъявить ему письменный приказ о депортации евреев ему ответили, что «такие операции проводятся на основе устных приказов, чтобы не оставалось доказательств» [254].
Под видом «сохранения секретности» операции вся процедура перемещения евреев в гетто была устроена таким образом, чтобы у людей практически не оставалось времени для сборов, они были лишены возможности увезти свое добро из дома. «Фактически нас выгнали в чем были одеты и что сумели захватить с собой из одежды», – пишет Эвелина Ружанская [255]. Многих просто ввели в заблуждение. Рива Кобель рассказывает: «Сказали, ничего не брать, что скоро вернемся, но это оказалось ложью» [256]. Сообщить в отведенное время всем евреям города решение властей о перемещении их в гетто еврейский комитет никак не мог. В упомянутой «Информационной сводке» признается, что многие узнали об этом только в середине дня, не успели заготовить себе продовольствие, никто не знал, где именно эту ночь он проведет и где вообще будет жить [257]. Пережившая этот кошмар Анна Трайфлер, мать двух близнецов-малюток, вспоминает: «Никто толком не знал, куда идти, информация была устная и очень противоречивая» [258].
Трагический день 11 октября 1941 выдался холодным, шел мокрый снег. Была суббота, священный для верующих евреев день, посвященный молитвам. Власти не случайно, по-видимому, выбрали его для претворения своих преступных замыслов, как бы еще раз подчеркивая свое наплевательское отношение к вере и чувствам этих людей. Смятение, растерянность, отчаяние царили в еврейской среде. В полицейском отчете за октябрь 1941 г. отмечены случаи самоубийства [259]. Подгоняемые жандармами и полицейскими десятки тысяч людей из разных районов города, нагруженные своим багажом, женщины с плачущими маленькими детьми на руках, еле-еле шедшие старики и старушки, инвалиды на костылях двигались в гетто. «Я наблюдал из окна своей спальни, – пишет Траян Попович, – и глазам не верил. На улице перед окном настоящий человеческий поход в мир скитаний» [260]. Прошедший этот мучительный путь Фаня Гурфинкель рассказывает: «Меня вместе с моими родителями, двумя братьями и дедушкой солдаты в 10 часов утра гнали по улицам Черновцов в гетто. У каждого из нас был небольшой сверток, а дедушка шел без ничего, шел очень медленно в силу своего возраста. Солдаты его подгоняли: «репеде», «репеде» («быстро») и ударили прикладом винтовки по спине. Когда мы прибыли в гетто, нас загнали в какой-то полуподвал. Там мы сидели на полу, без еды, без ничего. На следующий день к забору гетто пришли наши соседи (украинцы) и принесли нам хлеб, яблоки, молоко. Этой едой мы делились со всеми, кто был с нами в полуподвале» [261].
На второй день, 12 октября, Инспекторат полиции г. Черновцы в «Информационном бюллетене» докладывал: «Операция по удалению еврейского элемента из той части недоступного для них муниципия Черновцы произведена в соответствии с требованиями инструкции по созданию гетто. В течение следующего дня приступили к проверке адресов, где работали евреи, чтобы установить, все ли оци подчинились распоряжениям о вхождении в гетто. Не зарегистрированы факты неподчинения, бунта по случаю этой операции. Легионеры удовлетворены этой мерой. Запихивание в гетто стало вчера кульминацией отчаяния евреев, оказавшихся лицом к лицу с реальностью… Интеллектуальные круги полагают, что такой образ действия вызовет отклик в мире, и в Англии, и в Америке будут им спекулировать…» [262].
В самом гетто, особенно в первые два дня, творилось невообразимое. В упомянутой «Информационной сводке» секретных служб читаем: «По той же причине сохранения секретности операции… даже не было точно зафиксировано место, где должна была входить в гетто каждая улица города. Из-за этого возникли давки, споры и скандалы, каждая еврейская семья старалась попасть в лучшие дома и главным образом на окраине гетто, полагая, что тем самым будет эвакуирована последним поездом… Площадь для расквартирования в гетто была очень маленькая. Поэтому дома были битком набиты, по 20-30 человек в комнате, вместимость которой была чрезмерно сужена из-за большого багажа, сваленного в кучу» [263]. Многие вынуждены были размещаться на чердаках, в подвалах, в синагоге, а то и ночевать под открытым небом… Упомянутая Анна Трайфлер пишет: «В моем новом жилье находилось одновременно 30-35 человек. Не было продуктов, света, дров. Было холодно и голодно. Там я потеряла своих малюток…» [264].
Люди, как правило, спали на полу, продукты питания доставали с трудом у крестьян, чаще путем обмена своих вещей на продовольствие, бывало, кое-кому передавали еду через забор из колючей проволоки бывшие соседи или друзья из местных христиан.
Поскольку трамвайная линия прорезала территорию гетто, и тем самым исключалась полная изоляция его от остального города, площадь лагеря еще больше сузилась. «Улица, примыкающая к вокзалу, была выведена из состава гетто. Эта скученность, -сказано в «Информационной сводке», – плюс к тому же грязь, в которой люди находились, вызвала инфекционные болезни…». Примар города признает, что «отсутствовала хорошая питьевая вода, существующих колодцев недостаточно. Отмечаю, город страдал от этого, поскольку две из трех водонапорных станций были разрушены. Запах прокисшего пота, мочи и кала, сырости окутал весь этот район, отличая его от остальной части города. Точно концентрированный запах овечьего загона на просторе зеленого пастбища» [265].
Согласно «Регламенту функционирования Черновицкого гетто», утвержденному губернатором К. Калотеску, «все евреи гетто обязаны целиком и полностью подчиняться распоряжениям, приказам и требованиям военных властей. «Ношение звезды Давида в гетто обязательно. Неподчинение, равно как и подстрекательство к неподчинению или беспорядкам, карается смертью». Далее в «Регламенте…» указывалось, что покинуть гетто еврей может только «со специальным письменным разрешением военного командования Буковины». Притом «выход евреев из гетто разрешается только для явки перед судебными инстанциями на основе ордера или для работы на производственных предприятиях общественного интереса и только после предварительного разрешения губернатора». Никто, ни в каком качестве, не мог войти в гетто без письменного разрешения губернатора.
Охрана гетто и ответственность за внутренний порядок, а также соблюдение евреями «Регламента», были возложены на командование жандармерии. Решение всех бытовых вопросов вменялось в обязанность еврейской общине. На территории гетто стали функционировать киоски Национального банка, куда узники гетто обязаны были сдавать драгоценности и иностранную конвертируемую валюту [266].
Тем временем в городе оставшееся имущество в покинутых евреями домах стало объектом дикого грабежа. Упомянутый политик и общественный деятель Буковины Дори Попович, строя из себя защитника государственных интересов, писал в «Записке» от 15 ноября 1941 г., адресованной И. Антонеску: «В связи с выполнением приказа о тотальной эвакуации евреев имели место факты, которые ни под каким видом не делают чести нормальному режиму». Спешка при переселении в гетто более 50 000 евреев вызвала, по его словам, панику и страх не только среди них, но и среди жителей города других национальностей, а на собственность, оставленную евреями в квартирах, набросились в целях грабежа «целые стаи лиц, большей частью принадлежащих к высшим классам общества, к служащим…». Эти «шакалы человеческого общества, – продолжает автор «Записки», – не довольствовались ограблением оставленных квартир, они набросились на находившихся под угрозой смерти евреев гетто, чтобы отнять у них за смехотворные цены все, что они захватили с собой… всякие ценности, меха, валюту, золото, серебро, ценные камни и т. д.» [267].
Другой Попович, Траян, отмечает: «Если депортация с ее предшествующей процедурой сама по себе была чудовищной, то эксплуатация этой безысходности превзошла все остальное. Это было самое позорное падение человеческой этики. Трудно себе вообразить, до какой глубины моральной мерзости может довести человека жадность» [268].
В «Информационной сводке» секретных служб также отмечается, что в первые дни существования гетто, когда оно еще не было огорожено забором, на его территорию «проникало очень много маклеров и разного рода покупателей, которые, пренебрегая приказом властей, скупали у евреев по смехотворным ценам валюту, ювелирные изделия и разные предметы». Признавая, что покинутые евреями квартиры подверглись «кражам и грабежам» по причине того, что «у властей отсутствовал персонал для их опечатывания и охраны», автор румынской «Сводки», стараясь выгородить своих соплеменников, утверждает, что грабежи «совершали главным образом украинцы» и лишь «кое-где даже румыны» [269]. В действительности грабили все, кому не лень, в том числе многие военнослужащие и другие «блюстители» порядка.
Губернатор Буковины генерал К. Калотеску, как и его коллега по губернаторству в Бессарабии генерал К. Войкулеску, подвергся критике со стороны румынского вождя И. Антонеску за то, что еврейское добро разошлось по карманам чиновников, профессиональных воров и других темных элементов и не оказалось в государственной казне. К. Калотеску оправдывался, что при виде грабежей ему пришлось «закрывать глаза, ибо среди виновников был и офицер, награжденный орденом «Михай Витязу» (высшая боевая награда в тогдашней Румынии – И. Л.)» [270].
В день, когда создавалось в Черновцах еврейское гетто, маршал И. Антонеску выступил перед префектами уездов и среди прочего изрек: «Господа, вы знаете, что одна из целей борьбы, которую я предпринял, – переделать эту нацию. Я превращу румынскую нацию в однородную группу. Все чужое постепенно должно убраться… Я начал с Бессарабии. В Бессарабии не будет ноги еврея. Также Буковина будет на 80 % очищена от тамошнего еврейства…» [271].
Решение кондукэтора оставить в Черновцах часть евреев, а именно необходимых городу и области специалистов, не сразу стало известно. Евреи в подавленном состоянии ожидали депортации в Транснистрию. «Люди были в ужасе, – пишет бывший узник Черновицкого гетто Зигмунд Майзлер. – Пугало все: что будет завтра, когда и куда будут гнать, выживут ли» [272]. И в самом губернаторстве курс сначала держали на полное очищение г. Черновцы и всей Буковины от евреев, как прозвучало из уст кондукэтора на заседании 6 октября в присутствии К. Калотеску. 12 октября 1941 г. последний созвал у себя совещание всей верхушки губернаторства, 18 человек, и официально объявил о принятом решении «о массовой депортации евреев из гетто». Председатель апелляционного суда и главный прокурор губернаторства сразу оговорились, что «у них нет разрешения Министерства юстиции участвовать в совещаниях такого характера и судебная власть должна остерегаться от участия в мероприятиях губернаторства административного плана…». Но никто не проявил гражданской смелости и твердости характера, чтоб выразить протест против «такого акта с последствиями для истории нации». Единственное, чего сумел добиться примар города: представить на свое усмотрение список на 100-120 евреев, нужных для города [273].
Стало ясно: гетто – всего лишь перевалочный лагерь для сбора евреев с целью их тотчас депортировать в Транснистрию. Вечером 13 октября отправился первый эшелон с черновицкими евреями, а всего до 15 октября 1941 г. — 3 состава «телячьих» вагонов, до отказа заполненных людьми всех возрастов. В них находилось 7053 еврея. Бывший узник Михаил Айбшиц вспоминает: «Однажды утром фашисты приказали всем евреям собраться через несколько часов для перехода в гетто… Переночевали там пару ночей, и нас погнали вечером на вокзал, загнали в товарные вагоны для скота. Эшелон двинулся в сторону Бессарабии под жандармским конвоем. Пожилые люди падали в обморок, но воды не давали. Никто не знал, куда нас везут. В темноте маленькие дети потерялись, слышны были стоны и крики: «Мама, где ты?», «Ой, моей Регины тоже не вижу» [274].
Оказавшийся среди первых депортированных упомянутый Зигмунд Майзлер пишет: «Через 3 дня, 14 октября 1941 года, в 5-м часу утра в дом, где мы жили, ворвались жандармы, солдаты и добровольцы, выгоняли людей на улицу, вдоль которой с обеих сторон по всему маршруту, ведущему на Каличанку, стояло оцепление из солдат, полицаев и добровольцев. Обреченные шли сквозь строй… Прямо на ходу их избивали и грабили. С плеч моей бабушки сорвали шубу, сумку вырвали из рук. При малейшем сопротивлении несчастных били смертным боем. В районе железнодорожного депо уже стояли наготове вагоны для перевозки скота. В эти вагоны людей загоняли по 100-150 человек в каждый. А там уже была вооруженная охрана. Крики ужаса. Плач младенцев и молитвы верующих стариков. Поезд тронулся в неизвестность. Начался трагический «галут» – изгнание. Не потому, что кто-то был в чем-то повинен. Лишь потому, что мы евреи».
«Поезд шел медленно, – продолжает Майзлер, – останавливался очень часто, люди теряли счет времени. Лишь один раз в сутки поезд остановился, открыли двери и приказали всем выходить, а точнее говоря, выпрыгивать из вагона. Вдоль железнодорожной насыпи грязь по колено. Город был затоплен водой и илом Днестра. Это был поселок Атаки, на берегу Днестра. Прямо на улице вновь очередные грабежи и насилия» [275].
В полдень 15 октября 1941 г. Траян Попович, генерал Василе Ионеску и генеральный консул Германии Шелхорн по каким-то делам посетили губернатора К. Калотеску. Последний сказал: «Господа, я только что завершил разговор (по телефону – И. Л.) с г-ном Маршалом (И. Антонеску – И. Л.), который разрешил оставить в Черновцах до 20 000 евреев. Не могу заняться отбором, поскольку не знаю состава людей и потребностей. Я уполномочиваю Вас, господин генерал, господин генеральный консул и Вас, г-н примар, приступить к отбору. Вы знаете людей, один как местный и как примар, другой как бывший префект, много лет живший в Черновцах, а г-ин консул – с точки зрения экономических интересов Рейха». Далее губернатор просил связаться с руководителем ведомства румынизации по области Павелеску, чтобы «не оказалась в состоянии застоя промышленность». А для проведения отбора «нужных» евреев отпущено было всего четыре дня с приостановкой на этот период депортации [276].
В комиссию по отбору вошли военный комендант гарнизона, примар, главный претор и представители Генштаба, а к составлению списков был привлечен большой аппарат чиновников разных рангов. Тут-то завертелась карусель. Коррумпированные военные и гражданские чиновники не преминули использовать для своего личного обогащения царившее среди узников гетто отчаяние, стремление каждого избежать депортации и оказаться среди нужных специалистов. «Когда речь идет о том, быть или не быть, -писал в «Записке» на имя И. Антонеску упомянутый Дори Попович, — оставаться жить или погибнуть, когда речь идет о выборе между жизнью и смертью, нет такой цены, на которую не согласился бы любой, и особенно дороживший своей жизнью еврей, отдать все ради своего спасения… Избранная администрацией Буковины система отбора еврейских лиц стала источником самых бесстыдных поступков, которые на много веков вперед повредят престижу страны и нашего народа». Автор «Записки» утверждает, что высокопоставленные чиновники «создали целую систему жесткой эксплуатации и ограбления евреев гетто», «организовали самый фантастический торг человеческими жизнями», установили через посредников контакты с евреями и «получали от них огромные суммы и различные предметы под видом подарков» [277].
В «Информационной сводке» секретных служб от 16 октября 1941 г. выделен специальный раздел: «Отбор евреев и задержание специалистов, необходимых городу». В нем сказано, что первоначально не было объявлено, сколько необходимо городу специалистов-евреев, и в этом своеобразном «конкурсе» могли участвовать только самые состоятельные евреи и с большими связями среди высокопоставленных чиновников. В «Информационной сводке» сказано, что среди отобранных 496 еврейских фамилий значительная часть не являлась специалистами, а лица, «заплатившие, как говорят, большие суммы денег, чтобы не быть эвакуированными».
Когда распространился слух, что оставлены, якобы, будут около 20 000 евреев-специалистов, ажиотаж усилился и круг вымогателей существенно расширился. Стали продаваться за немалые деньги и ценности места в списках-заявках предприятий и учреждений на специалистов. Поскольку, констатируется в «Информационной сводке», время для отбора такого большого числа лиц было очень ограничено, то списки-заявки «не были внимательно проверены и таким образом были задержаны люди, ничего общего с социальной и экономической жизнью Черновцов не имеющие». Это вызвало недовольство среди евреев, «конечно, среди тех, которые, обладая нужной специальностью, не обладали нужными деньгами». Е. Гросберг в сообщении «Черновцы в период немецко-румынской оккупации», опубликованном в сборнике «Черная книга», пишет: «Фактически разрешения на дальнейшее пребывание в Черновцах в большинстве случаев продавались за сказочные суммы. Люди, не обладавшие достаточными средствами, не могли получить разрешения даже в случае, если они по своей профессии подходили по инструкции» [278].
Очередной способ вымогательств и выколачивания денег у евреев был придуман при выдаче им документа о праве остаться в Черновцах. Дори Попович писал маршалу-кондукэтору: «Вершина злоупотреблений была достигнута после завершения работ по отбору, предстояла выдача отобранным евреям сертификатов. Органы, которым было поручено их вручать, обусловливали выдачу внесением получателями внушительных сумм, а за неуплату наотрез отказывались выдавать эти сертификаты заинтересованным лицам, тем самым очевидно и несомненно доказывая, во-первых, что без денег абсолютно невозможно кому-либо получить разрешение (оставаться в городе – И. Л.), и, во-вторых, что почти весь административный аппарат, от самого маленького до самого большого чиновника, полностью заражен и работает в унисон, в одной и той же манере» [279].
Получение сертификата на право оставаться в Черновцах (так называемая «ауторизация») еще не обеспечивало его держателям спокойной жизни. Время от времени устраивались проверки на предмет правильности их выдачи. «Каждая новая ревизия, -свидетельствует упомянутая Е. Гросберг, – сопровождалась требованиями о предоставлении новых документов, за них платили огромные деньги» («экстратаксы»). Специальная комиссия, возглавляемая генералом Василе Ионеску, должна была завизировать каждую «ауторизацию». Многие евреи не являлись на эти проверки. Были и такие, которые, не обладая нужными средствами, чтобы избежать депортации, с самого начала прятались от взора полиции, жандармов и вообще от внешнего мира. Один из таких – Иосиф Бурсук, узник Черновицкого гетто, – рассказывает: «Буквально с первых дней начали вывозить евреев из гетто в лагеря Транснистрии. Было приказано пойти на вокзал, там погружали в товарные вагоны и отправляли под охраной. Мы не подчинялись этому приказу. Когда начали силой отправлять, мы днем прятались. Это было осенью и зимой, я помню, мы целыми днями сидели на чердаке. В квартире нас было больше 20 человек. Многие из них добровольно подчинились приказу отправиться на вокзал, некоторых поймали и отправили, а мы прятались. У некоторых из соседей имелись разрешения оставаться в городе, они работали. Они нас закрывали снаружи на чердаке, мы слышали, как других вывозят на вокзал, а нам повезло» [280].
Выполнить приказ об отборе «нужных» евреев в течение четырех дней, как этого требовал губернатор, не удалось и, собственно, было невозможно. Да и задействованный административный аппарат и вертевшиеся вокруг него всякие дельцы были заинтересованы затянуть дела и выкачать из евреев как можно больше денег, драгоценностей, дорогих вещей и т. д.
В своем документальном отчете от 2 декабря 1941 г. о результатах «отбора» и «эвакуации» евреев из г. Черновцы за подписями военного коменданта города генерала К. Ионеску и примара Т. Поповича до 15 ноября 1941 г., когда из-за «погодных условий» отправка в Транснистрию была приостановлена, в ходе «отбора» («triere»), пересмотров («revizuire») и перепроверок, продолжавшихся 18 дней, было выдано 11 000 «ауторизаций», отозваны и аннулированы затем 4000, оставлены «действительными» 7000, из них на очередную перепроверку явились 5619 [281]. Осталось более 5000 евреев, намеченных к отправке в Транснистрию, но в силу указанных причин временно задержанных в городе. Их примар снабдил сертификатами с полоской, именуемыми «ауторизация Поповича», в отличие от «ауторизации Калотеску», полученной от комиссии по отбору «нужных» евреев.
Тем временем в город стали разными путями приходить письма от евреев-черновчан, уже вкусивших все «прелести» фашистского ада в Транснистрии. Б. Ландер из Черновцов было переправлено письмо (на нем дата 30 октября 1941 г.) от близкого ей человека, в котором есть такие слова: «Картины, которые мы ежедневно видим, остаются в нашей памяти как выжженные огнем. Даже самый гениальный писатель не сумел бы описать картины горя и нужды! О большом количестве знакомых и незнакомых, которые уже погибли и с каждым днем еще погибают, не хочу говорить. Невозможно передать чувства, когда смотришь на людей, которые сидят па своих узлах, держат на руках грудных и малых детей, ночью в разрушенных домах, без окон, а на следующий день их гонят дальше, несмотря на немилостивый мороз. Известный роман Данте «Ад» – ерунда против этой реальности» [282].
Приведем еще несколько выдержек из писем, чудом попавших в Черновцы. Дочь Роза пишет отцу К. Швиду: «Мы ищем всякие возможности, чтобы наши письма дошли к тебе, чтобы получить желаемую помощь. Вы не можете себе представить, что мы переживаем… Если бы не было детей, мы давно бы уже покончили самоубийством. Дорогой папа, помоги нам, чтобы мы хоть немного уменьшили наши страдания» [283].
Мать в письме на имя Эмиля Клайна обращается к своим детям: «Мы находимся в большой нужде. Мы уже не в состоянии так больше голодать и замерзать. Наше единственное желание – увидеть еще вас. Боюсь погибнуть на чужбине» [284].
Полно отчаяния письмо, адресованное М. Геллеру сыном Фрицем: «Дорогие родители! С начала декабря живем хуже быть не может. Кушаем только то, что нам подают, живем напротив вокзала в Могилеве (Подольском – И. Л.), три семьи в одной комнате, наше несчастье не может себе представить никто. Каждый день уменьшается наше количество… Мы здесь погибаем» [285].
Нельзя без содрогания читать письмо на имя М. Аксельрод: «Свой багаж я потеряла, я не могла нести багаж и ребенка, так как мы шли пешком… Я осталась только с одеялом и с тем, что на нас… Маля, спасай нас! А если уже не можешь, то тогда спасай хоть нашего ребенка…» [286].
Еще одно письмо адресовано черновицкому врачу Л. Краснопольскому. «Я уверен в твоей дружбе и любви ко мне, – пишет его друг Герман, – попробуй все, чтобы нас освободить от этого ада. Только быстро, пока не поздно. 10 человек в одной небольшой комнатке, без питания, без гигиены – это не жизнь, а определенная и скорая смерть! Больше всего страдает бедная Маргит, она похудела на 20 кг, постарела» [287].
И, наконец, последнее из сохранившихся в архиве писем из неволи. Оно адресовано Тулю Метч. «Если Вы представите себе самое худшее, то и тогда невозможно представить себе картину о нашем несчастье и горе. Мы не преувеличиваем нисколько, если Вам говорим, что было бы в тысячи раз лучше рисковать быть расстрелянным в Черновцах, чем переехать сюда. Никогда мы еще не были такими бедными, безнадежными, как сейчас. Нас гонят, как зверей, всегда без определенной цели и, главное, без перспектив пережить эту зиму….Мы часто говорим о смерти, и это уже для нас не самое худшее, есть намного хуже этого… У нас взяли все… Многие потеряли и жизнь. Они не самые несчастные» [288].
Разные люди писали, из разных мест Транснистрии шли письма в Черновцы, но все они в равной мере были проникнуты чувствами безысходности, отчаяния и стремлением вырваться из этого ада. Читая их, евреи в Черновцах, преодолевая разными способами запреты властей, помогали в меру возможностей своим попавшим в беду родным и близким. Депортация в Транснистрию рассматривалась как отправка на верную и мучительную смерть. Вместе с тем, среди евреев Черновцов усиливалось стремление любыми путями покинуть Буковину и выехать па историческую родину, в Палестину. Жжжжжжжжжжжжжж
Примечания:
1. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1.Д. 11. Л. И.
2. Timpul. – 1941. – 14 iulie.
3. НАРМ. Ф. 106. Oп. 1. Д. 22. Л. 4; E. R. – Vol. III. – Partea I. – P. 47.
4. С. N. – Vol. III. – P. 96; Martiriul evreilor… – P. 140.
5. DCFRJDH. — Vol. V. – P. 17-18.
6. С. N. – Vol. III.-P. 82.
7. Вестник. – № З.-С. 50.
8. Вестник. – № 1. – С. 5-6.
9. Вестник. – № 4. – С. 22.
10. С. N. – Vol. III.-Р. 82, 89.
11. DCFRJDH. – Vol. VI. – Р. 149.
12. Ibidem.-Р. 151.
13 Ibidem.
14. Вестник. -№ 2. – С. 17.
15. Вестник.- № 4. – С. 108-109.
16. Вестник.- № 2.-С. 19.
17. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 1117. Л. 215.
18. DCFRJDH.-Vol. V.-Р. 58
19. Ibidem. – Р. 18; Martiriul evreilor… – P. 141; E. R. – Vol. III. – Partea I. – P. 338.
20. Ф. 680. Oп. 1. Д. 4232. Л. 60; Ioanid R. The Holocaust in Romania… – P. 125.
21. DCFRJDH. – Vol. VI. – P. 275; Вестник. – № 1. – С. 57.
22. Вестник. -№2.-С. 75.
23. DCFRJDH. – Vol. VI. – P. 275
24. E. R. Vol. III. Partea I. P. 336.
25. НАРМ. Ф. 1026. Oп. 2. Д. 17. Л. 18-19.
26. Там же. Д. 16. Л. 103.
27. Там же. Ф. 680. Oп. 1. Д. 4232. Л.60.
28. Ioanid R. Op. cit. – P. 124.
29. E. R. – Vol. III. – Partea I. – P. 351.
30. Ibidem.-P. 357.
31. Вестник. – № 3. – С. 20.
32. Вестник. – № 4. – С. 37.
33. Там же. – С. 35.
34. Вестник. – № 1. – С. 54-55.
35. Там же. – С. 57.
36. Там же. – С. 43.
37. Вестник. – № 2. – С. 66-67.
38. Вестник. – № 1. – C. 64.
39. Там же.-C. 21.
40. НАРМ. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 18. Л. 67.
41. С. N. – Vol. III.-Р. 87.
42. Вестник. – № 1. – С. 98.
43. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 22. Л. 14.
44. E. R. – Vol. III. – Partea II. – Р.47.
45. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 69. Л. 9, 10; Ф. 680. Оп. 1. Д. 4072. Л. 117.
46. Там же. Ф. 706. Оп. 1. Д. 1117. Л. 348.
47. E. R. – Vol. III. – Partea П. – Р. 17.
48. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 69. Л. 58.
49. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 45.
50. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 69. Л. 58; E. R. – Vol. III. – Partea I. – Р. 354.
51. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 22. Л. 69-70.
52. Einsatzgruppen Reports… – Р. 141.
53. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 8. Л. 181.
54. Вестник. – № 1. – С. 6.
55. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 10. Л. 409 об.
56. Там же. Ф. 706. Оп. 2. Д. 10. Л. 409 об.
57. E. R. – Vol. III. – Partea I. – Р. 364-365.
58 DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 201-202.
59. Ibidem. – Vol. VI. -Р. 201-202.
60. E. R. – Vol. III. – Partea I. – P. 344.
61. Ibidem. – P. 345.
62. Ibidem.-P. 347.
63. The Einsatzgruppen Reports…-P. 119.
64. DCFRJDH. – Vol. V. – P. 36; C. N. – Vol. III. – P. 101-102.
65. The Einsatzgruppen Reports… – P. 110.
66. Вестник. -№3. – C. 88.
67. Вестник.-№2.-C. 77.
68. НАРМ. Ф. 492. Оп. 1. Д. 5. Л. 370.
69. Там же. Л. 351.
70. Там же. Л. 368.
71. The Einsatzgruppen Reports… – Р. 110.
72. Ibidem.-Р. 119.
73. C. N. – Vol. III.-P. 39.
74. Ibidem. – P. 101; DCFRJDH. – Vol. V. – P. 35.
75. Вестник. -№ 4. – C. 120.
76. Вестник. – № 2. – C. 67.
77. DCFRJDH. – Vol. V. – P. 35; C. N. – Vol. III. – P. 102.
78. C. N.-Vol. VI.-P. 104.
79. Вестник. – № 4. – C. 101.
80. Вестник. – № I. – C. 54.
81. Вестник. – № 3. – C. 71.
82. Вестник. – № 1. – С. 78.
83. Е. R. – Vol. III. – Partea I. – Р. 361.
84. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 36; С. N. – Vol. III. – Р. 101-102.
85. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 37.
86. Ibidem. – Р. 40-41; С. N. – Vol. III. – Р. 106-107.
87. Е. R. – Vol. III. – Partea I. – Р. 362-363.
88. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 38, 40-41.
89. Вестник. – № 3. – С. 76.
90. С. N. – Vol. III.-Р. 39, 74.
91. Martiriul evreilor… – Р. 146; С. N. – Vol. III. – Р. 69.
92. С. N. – Vol. III.-Р. 70-74.
93. Martiriul evreilor… – Р. 147.
94. DCFRJDH. -Vol. VI. -Р. 151-152.
95. Ibidem. – Vol. V. – P. 49.
96. Ibidem… -P. 52. Martiriul evreilor…-P. 156.
97. C. N. – Vol. III. – Р. 118; E. R. – Vol. III. – Partea I. – P. 370-371; DCFRJDH. – Vol. V. – P. 74.
98. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 8114. Оп. 1. Д. 960. Л. 362-364.
99. DCFRJDH. -Vol. V. -Р. 74; С. N. – Vol. III.-Р. 123.
100. Е. R. – Vol. III. – Partea II. – Р. 11-12; DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 83.
101. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 89.
102. Ibidem. – Vol. VI. – Р. 152-153.
103. Ibidem. – Vol. V. – P. 37-38.
104. Ibidem. – Vol. VI. -P. 153-154.
105. HAPM. Ф. 1026. Oп. 2. Д. 13. Л. 2.
106. Вестник. -№ 3. -C. 71.
107. Вестник. – № 1.-C. 78.
108. DCFRJDH. – Vol. VI. – P. 157.
109.Ibidem.-Vol. V.-P. 71.
110. Ibidem. – Vol. VI. – Р. 157.
111. Ibidem. – Vol. V.-P. 70.
112. Martiriul evreilor… – P. 240-241.
113. DCFRJDH. – Vol. VI. – P. 154-155.
114. Martiriul evreilor… – P. 241.
115. DCFRJDH. – Vol. VI. – Р. 150.
116. Ibidem.-P. 71-72.
117. Ibidem.
118. Вестник. – № 4. – С. 122.
119. Вестник.-№2. -С. 37-38.
120. Вестник. – № 4. – С. 22-23.
121. Там же. – С. 23.
122. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 70.
123. Ibidem.-Р. 76-77.
124. НАРМ. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 26. Л. 10-12.
125. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 117.
126. Вестник. – № 1. – С. 54.
127. НАРМ. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 26. Л. 10-12.
128. DCFRJDH.-Vol.VI.-P. 116.
129. Ibidem. – Vol. V. – P. 123.
130. Ibidem. – P. 124.
131. Ibidem.
132. Вестник. – № 4. – С. 120.
133. DCFRJDH. – Vol. VI.-P. 125.
134. Ibidem.-P. 125-126.
135. Ibidem.-Vol. III. – P. 30, 31.
136. Ibidem. – P. 89; C. N. – Vol. III. – P. 116,117.
137. Ibidem. -Vol. VI. -P. 117.
138. E. R. – Vol. III. – Partea II. – P. 16.
139. C. N.-Vol. III.-P. 81.
140. DCFRJDH. – Vol. III. – P. 208.
141. E. R.-Vol. II.-P. 290.
142. Дорон (Спектор) Д. Кишиневское гетто – последний погром. – Кишинев, 1993. – С. 16-17.
143. Кишиневский погром 1903 года. Сб. статей. – Кишинев. 1993. – С. 102-122.
144. Shapiro Р.А. The Jews of Chisinau (Kishinev): Romanian Reoccupation, Ghettoization, Deportation. – The Destruction of Romanian and Ucraina Jews During the Antonescu Era. Ed. by. Randolph L. Braham. – N. Y., 1997. – P. 135-193 (далее: The Destruction of Romanian…).
145. HAPM. Ф.706. Oп. 1.Д. 69.
146. Там же. Д. 23. Л. 87-89.
147. Там же. Д. 22. Л. 5.
148. Там же. Д. 23. Л. 89.
149. The Einsatzgruppen Reports…-P. 107, 108.
150. Копанский Я.М. Благотворительные организации евреев Бессарабии в межвоенный период 1918-1940 гт. – Кишинев. 2002; Его же. Европейское национальное движение в Бессарабии в межвоенный период (1918-1940 гг.). – Кишинев, 2008.
151. Vago R. Romanian Jewry During the Interwar Period – The Tragedy of Romanian Jewry. Ed. by Randolph L. Braham. -N. Y., 1994. – P. 54.
152. Dalin Ofer. Emigration and Immigration: The Chaning Role of Romanian Jewry – The Destruction of Romanian…-P. 19-31.
153. DCFRJDH. – Vol. VIII. – P. 53-54.
154. HAPM. Ф. 706. Oп. 1. Д. 22. Л. 16.
155. Там же. Д. 69. Л. 25-26.
156. DCFRJDH. – Vol. VIII. – P. 598.
157. HAPM. Ф. 706. Oп. 1. Д. 7. Л. 1.
158. Там же.
159.Уничтожение евреев СССР… – С. 88.
160. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 69. Л. 14.
161. Там же. Ф. 679. Oп. 1. Д. 6586. Часть 1. Л. 333.
162. DCFRJDH. – Vol. X. – P. 85.
163. Дорон Д. Указ. соч. – С. 147.
164. НАРМ. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 21. Л. 43,43 об.
165. Там же. Ф. 706. Oп. 1. Д. 22. Л. 10.
166. Дорон Д.-С. 146-148.
167. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 10. Л. 341. Подробно о политике геноцида в отношении цыган. См: Ioanid R. The Holocaust in Romania. The Destruction of Jews and Gipsies under the Antonescu Regime 1940-1944. – Chicago, 2000. (Chapter 7).
168. Там же. Д. 22. Л. 13; Д. 23. Л. 125.
169. DCFRJDH. – Vol. X. – Р. 92.
170. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 69. Л. 30.
171. Там же. Л. 94.
172. Там же. Д. 22. Л. 10; E. R. Vol. III. Partea II. P. 51.
173. E. R. – Vol. III. – Partea I. – P. 360-361.
174. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 22. Л. 5; Д. 69. Л. 15.
175. Там же. Д. 69. Л. 15; Ф. 679. Oп. 1. Д. 6586. Часть III. Л. 6-7.
176. Там же. Ф. 697. Oп. 1. Д. 6586. Часть III. Л. 333.
177. Там же. Ф. 706. Оп. 1.Д. 69. Л. 16, 17; Д. 22. Л. 21.
178. E. R. – Vol. III. – Partea II. – P. 15.
179. Уничтожение евреев СССР… – С. 88.
180. НАРМ. Ф. 680. Oп. 1. Д. 4174. Л. 6-6 об. В документах приводятся фамилии жертв фашистского произвола: Лахтер Шая, Бортник Эстера, Зильберман Циля, Джестера Хана, Мортхил Мойсе, Лахтер Меер, Котляр Суня, Мандельбаум Ребека, Вайнберг Иосиф, Котляр Маня, Котляр Шмил, Мандельбаум Анна, Зильберман Фрима, Котляр Соня, Лахтер Хая, Вилиг Хилда.
181. Уничтожение евреев СССР… – С. 88.
182. С. N.-Vol. II.-Р. 53.
183. Ibidem.-Р. 58-59.
184. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 69. Л. 51-52.
185. С. N. – Vol. III.-Р. 38.
186. НАРМ. Ф. 706. Oп. 1. Д. 69. Л. 52.
187. Там же. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 21. Л. 42.
188. Там же. Л. 48 об.
189. DCFRJDH. – Vol. VII. – P. 597.
190. НАРМ. Ф. 1026. Oп. 2. Д. 21. Л. 43—43 об.
191. Там же. Л. 39-40 об.
192. Там же. Л. 44, 46,49.
193. Уничтожение евреев СССР… – С. 88.
194. НАРМ. Ф. 679. Oп. 1. Д. 6586. Л. 29-29 об.
195. Там же. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 21. Л. 39.
196. DCFRJDH. – Vol. V. – P. 74; С. N. – Vol. II. – P. 123.
197. НАРМ. Ф. 679. Oп. 1. Д. 6586. Часть 1. Л. 333.
198. Там же. Ф. 706. Oп. 1. Д. 69. Л. 16.
199. Там же. Л. 49.
200. Там же. Д. 22. Л. 31.
201. Там же. Д. 69. Л. 16.
202. Там же. Ф. 679. Oп. 1. Д. 6586. Часть 1. Л. 333.
203. Там же. Ф. 706. Oп. 1. Д. 22. Л. 21.
204. Там же. Д. 69. Л. 21.
205. Там же. Ф. 679. Оп. 1. Д. 6586. Часть 1. Л. 333.
206. Там же. Ф. 1026. Оп 2. Д. 21. Л. 40.
207. Там же. Ф. 706. Оп. 2. Д. 23. Л. 129.
208. С. N. – Vol. III.-Р. 59.
209. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 22. Л. 27.
210. Там же. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 21. Л. 41.
211. Там же. Ф. 706. Оп. 1. Д. 22. Л. 26.
212. Там же. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 21. Л. 41.
213. Там же. Ф. 706. Оп. 2. Д. 22. Л. 24.
214. Истоки. – 1999. – № 11 (95).
215. НАРМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 6586. Часть 1. Л. 3.
216. Там же. Л. 67.
217. DCFRJDH. – Vol. VIII. – Р. 597.
218. НАРМ. Ф. 679. Оп. 1. Д. 6584. Л. 42.
219. Там же. Ф. 706. Оп. 1. Д. 22. Л. 35, 36, 39,40.
220. Там же. Л. 65.
221. Там же. Д. 23. Л. 194 об.
222. Там же. Д. 22. Л. 62.
223. Там же. Ф. 679. Оп. 1. Д. 6586. Часть 1. Л. 334, 335.
224. Там же. Ф. 706. Оп. 1.Д. 1118. Л. 146, 147.
225. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 577. Л. 2-6.
226. ГАЧО. Ф. 30. Оп. 4. Д. 198. Л. 511; Е. R. – Vol. II. – Р. 111.
227. С. N. – Vol. III.-Р. 99.
228. Там же. – Р. 171.
229. Е. R. – Vol. III. – Partea II. – Р. 21.
230. Bucovina. – 1941. -1 august.
231. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 1117. Л. 215.
232. Вестник. -№ 4. – С. 109.
233. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 10. Л. 346; Д. 1117. Л. 34.
234. Там же. Д. 23. Л. 172.
235. С. N. – Vol. III.-Р. 168.
236. Ibidem. – Р. 173;Вестник.-№4.-С. 116.
237. Е. R. – Vol. II. – Р. 305, 310-311.
238. Ibidem. – Р. 306.
239. Ibidem.
240. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 23. Л. 114.
241. Е. R. – Vol. II. – Р. 326.
242. С. N. – Vol. III. – Р.
243. Ibidem. – Р. 149; Martiriul evreilor… – Р. 149.
244. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 103.
245. Ibidem.-Р.215.
246. Е. R. – Vol. III. – Partea II. – Р. 21; С. N. – Vol. III. – Р. 158; Martiriul evreilor… – P. 162.
247. E. R. – Vol. III. – Partea II. – P. 20.
248. DCFRJDH. – Vol. V. – P. 97; C. N. – Vol. III. – Р. 150-151.
249. DCFRJDH. – Vol. II. – P. 98; E. R. – Vol. III. – Partea II. – P. 23; C. N. – Vol. III. – P. 163.
250. DCFRJDH. – Vol. V. – P. 99; E. R. – Vol. III. – Partea II. – P. 21-22; C. N. – Vol. III.
251. DCFRJDH. – Vol. V. – P. 102.
252. Вестник. – № 1. – С. 10; См. карту на стр. 9.
253. С. N.-Vol. III.- Р. 179.
254. С. N. —Vol. III. – Р. 177-178.
255. Вестник. – № 3. – С. 114.
256. Вестник. – № 4. – С. 107.
257. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 104.
258. Вестник. – № 1. – С. 75.
259. ГАЧО. Ф. 30. Оп. 1. Д. 198. Л. 266.
260. С. N.-Vol III.- Р. 178-179.
261. Вестник. – № 3. – С. 119.
262. Е. R. – Vol. III -Partea II. – Р. 24.
263. DCFRJDH. – Vol. V, Р. 104-105.
264. Вестник. – № 1. – С. 75.
265. С. N. – Vol. II.-Р. 180.
266. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 100-101; С. N. – Vol III. – К 162-163; Martiriul evreilor… -Р. 163-164.
267. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 23. Л. 25.
268. С. N. – Vol. III, -Р. 180.
269. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 105-106.
270. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 23. Л. 87.
271. Е. R.-Vol. II.-Р. 328.
272. Вестник. – № 2. – С. 60.
273. С. N. – Vol. III.-P. 181-182.
274. Е. R. – Vol. III. – Partea II. – Р. 36; Вестник. – № 4. – С. 11.
275. Вестник. -№ 2. – С. 60-61.
276. С. N.-Vol. III.-P 182-183.
277. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 23. Л. 27-28.
278. DCFRJDH. – Vol. V. – Р. 106-108; Черная книга. Под редакцией Василия Гроссмана и Ильи Оренбурга. – Иерусалим, 1980. – С. 95.
279. НАРМ. Ф. 706. Оп. 1. Д. 23. Л. 31.
280. Вестник. – № 3. – С. 117.
281. Е. R. – Vol. III. – Partea II. – Р. 39.
282. ГАЧО. Ф. Р-653. Д. 103. Л. 143а.
283. Там же. Д. 68. Л. 53.
284. Там же. Л. 58.
285. Там же. Л. 61.
286. Там же. Л. 62.
287. Там же. Л. 60.
288. Там же. Д. 103. Л. 1436.
Источник: Изяслав Левит „Шоа-Холокост-Катастрофа: «Еврейский вопрос» в политике диктатуры И. Антонеску”, Том I, Тирасполь, 2015.
RĂZBOIUL PENTRU TRECUT / ВОЙНА ЗА ПРОШЛОЕ 